Как я себя ругал за то, что загляделся на розовое облако! Из-за этого уже час брожу с лопатой и не могу найти колонию. Будто и не было ее, а так все показалось.

Но вместо норок мокриц, будто в насмешку, на каждом шагу попадаются аккуратные норки цикад, личинок жуков-скакунов, пауков-ликоз с висящими над ними на шарнирах крышечками, норки муравьев — одним словом, кого угодно, только не тех, кто необходим.

Иногда, отчаявшись, я готов бросить всю затею. К тому же солнце склонилось к западу, нырнуло за узенькую полоску тучи, позолотило ее края, покрасило в багрянец большое и далекое скопление кучевых облаков. Перестал свистеть в ветвях саксаула ветер, застыл воздух, тихо и неуверенно затрещали незнакомые сверчки.

Но загадка с узкими входами в нору не давала мне покоя. Надо искать норки. А когда я наконец наткнулся на мокриц, то норка оказалась на большой чистой полянке. Я же видел эту полянку и рассеянно обходил ее стороной.

В колонии оживление. Кончился долгий дневной сон. Наступила пора выбираться из убежища и приниматься за поиски пищи. Но почему всюду бродит почти одна молодежь — маленькие, нежные мокрички? Они едва достигли в длину сантиметра. Старики же отсиживаются по домам, сторожат двери, будто отказались от своих главных обязанностей добытчиков пропитания. Что же покажет раскопка?

В норках, как всегда, или самец, или самка, или оба вместе с многочисленными детками. В норках с узким входом я нахожу только по одному старому родителю — самца или самку. Из этих норок наверх валит валом молодежь на ночные прогулки, на поиски пищи, и кое-кто уже возвращается обратно. Узенькая дверка как раз по их размеру, чуть кто побольше — уже не проберется.

Так неужели в домах с узким входом живут только обездоленные вдовы или вдовцы с сиротками? Видимо, законы охраны норы в этой колонии очень строги. Возле нее обязательно должен находиться сторож, и, уж если один из них погиб, другой не смеет отлучаться со своего поста, перестраивает вход, смачивая частицы земли, суживает его и, заживо замуровав себя, остается там внутри, дожидаясь гибели. А жить осталось немного. Молодежь неопытна, не носит домой еду, не кормит своего родителя.

Кое-где я нахожу таких замурованных стариков, тело которых уже постепенно оставляет жизнь. Они все еще у суженного входа, как автоматы убирают свои зубастые гребешки, пропуская наружу или впуская внутрь детей. Видимо, здесь такое правило. Иначе нельзя, в открытый вход заберется недруг и погубит беззаботных малышей.

Интересно бы еще вскопать норки, но с каждой минутой сгущаются сумерки, розовое облако давно потухло, а там, где оно было, далеко над горизонтом поблескивают молнии.

Завтра же утром в путь!..

Сегодня, немного попутешествовав, мы поставили палатку входом к Балхашу близко к берегу. Сидя в ней, я время от времени хватаюсь за фотоаппарат. То пролетит черноголовый хохотун или серебристая чайка, то высоко в небе протянут красавцы-лебеди, то проплывает чомга. А однажды на горизонте показалась стайка плывущих птиц. Белая палатка явно заинтересовала их, и вскоре перед нами выстроилась шеренга чернозобых гагар. Они позволили себя сфотографировать, но приблизиться не дали, нырнули, не доверились человеку. Через полчаса они еще раз наведались: на таком большом синем озере белая палатка на берегу им показалась слишком необычной.

Высоко в небе штопором, как журавли во время перелета, вьются пеликаны и вскоре превращаются в крохотные, едва различимые темные точки. Кто бы мог подумать, что такие грузные и внешне неуклюжие птицы могут забираться так высоко в небо. И зачем? Высмотреть местность, увидеть косяк рыбы и сообща напасть на него, а может быть, кроме того, показать себя другим пеликанам, затерявшимся в просторах Балхаша и присоединиться к ним?

Равномерный, ритмичный шум волн убаюкивает, навевает дрему.