Нырнули мы вместе. Я занялся раскопкой на прежнем месте, а Михаил поплыл в темноту, окружавшую участок дна, освещенный прожекторами.

Мне повезло. Когда сверху подали сигнал выходить, я уже успел кое-что раскопать. С сожалением посмотрев на результаты своей работы в последний раз, я начал всплывать. По инструкции на это полагалось четыре минуты, так что пришлось дважды сделать небольшие остановки на глубине пятнадцати, а потом девяти метров.

Но сегодня мне почему-то мешали соблюдать инструкцию, сильно натягивая сигнальный конец. Ухватившись за трап и высунувшись по пояс из воды, я вытащил изо рта мундштук и заорал:

— Чего вы тянете? Я не рыба на крючке, сам выплыву.

И осекся, увидев побледневшее, перепуганное лицо Павлика.

— Где Михаил? — спросил он.

— Разве он не вышел? Сейчас поднимется, чего вы порете горячку…

— Он не ответил на сигнал, — сказал Павлик, дергая за сигнальный конец. — Видишь, я тащу, а никакого ответа.

Раздумывать было некогда.

— Прыгай за мной! — сказал я и начал торопливо засовывать в рот загубник.

Павлик мешкал. Я хотел поторопить его, но мундштук уже был зажат у меня в зубах, и получилось какое-то неразборчивое мычание. Тогда я просто махнул рукой и нырнул.

По правилам должны были идти на выручку страхующие. Но они растерялись, а медлить было нельзя. У меня же в баллонах еще оставалось вполне достаточно воздуха.

Я погружался все глубже вдоль троса, который должен был привести меня к Михаилу, но вдруг почувствовал такую резкую боль, что едва не вскрикнул и не выронил изо рта мундштук.

Маска сжала мне лицо, словно стальными клещами. Я не сразу сообразил, что получился «обжим», как называют его водолазы.

Я опускался слишком быстро. Давление воздуха внутри маски не успевало сравняться с давлением окружающей воды. Маска присосалась к лицу, словно медицинская банка, какие ставят больным при простуде, и края ее сильно сдавили мое лицо.

Чтобы избавиться от обжима, я на минуту остановился и несколько раз сильно выдохнул воздух в маску через нос.

Стекло запотело, но зато давление на лицо сразу уменьшилось, и боль немножко утихла. Дальше я погружался уже осторожнее.

Еще несколько метров вниз, и я увидел Михаила, лежащего ничком на песчаном дне. Он не подавал никаких признаков жизни, хотя пузырьки отработанного воздуха продолжали серебристой цепочкой вырываться из клапана акваланга. Было некогда разбираться, что с ним приключилось. Трясущимися руками я вытащил кинжал и перерезал сигнальный трос, привязанный у него к поясу, потом подхватил его под мышки и посадил на песок.

Мундштук, к счастью, не выпал у него изо рта, значит, он не захлебнулся. Но глаза были закрыты, и лицо заметно потемнело.

Крепко обняв товарища за пояс, я начал всплывать. Это было не легко. С трудом поднявшись метров на пять, я сообразил, что можно уменьшить наш вес, сбросив грузила.

Пока я это делал, ко мне присоединился Борис, нырнувший наконец на подмогу. Вдвоем мы стали подниматься быстрее, но я вовремя вспомнил об опасности кессонной болезни и, как ни хотелось нам поскорее вырваться на поверхность, мы сделали две необходимые остановки.

Нас одного за другим втащили на борт, и судовой врач с помощью Светланы тут же начал делать Михаилу искусственное дыхание и растирать грудь. Я стоял рядом, тяжело, прерывисто дыша. Почему мне так трудно дышать? И вдруг Павлик сказал:

— Да сними ты маску, уже все…

Я торопливо содрал ее с головы и склонился над Михаилом.

Что же с ним произошло? Азотное опьянение? Но оно бывает только на глубинах свыше пятидесяти метров.