— Ой, деточки, я сперва их через дверь спросила, кто такие и зачем пожаловали, а они говорят: «Мы из префектуры, насчет гуманитарной помощи обследование проводим!» Ну я подумала, что нам с Манечкой такая помощь очень даже не помешает! Гляжу в глазок, женщины стоят, такие приличные с виду, немолодые, солидные… Ну я и открыла!

— А дальше что? — взволнованно спросила Матильда.

— Что ж дальше-то! Впустила я их, за стол вот усадила. Они стали меня расспрашивать, что да как, какую пенсию я получаю, какое пособие Манечке после смерти родителей положено…

— И у этих тварей рука поднялась… — вскипела Мотька.

— Да уж, — согласилась я.

— Кто бы мог подумать! — вздохнула Татьяна Федоровна. — Ладно бы девчонки какие-нибудь, охламонки, нет, солидные дамы такие…

— А вы их описать можете? — спросила я.

— Да уж описывала милиции, все, что могла, припомнила!

— Бабуля, Ася с Мотей уже сколько преступников поймали! Они понимают в этом деле, расскажи им, хуже-то не будет! — взмолилась Маша, почему-то свято уверовавшая в наши детективные таланты.

— Ладно, попробую, — согласилась бабушка, — в конце концов, хуже и впрямь не будет.

— Значит, их было четверо? — начала я.

— Точно, четверо. Две толстухи, одна маленькая, вертлявая, а одна незаметная такая, в красной беретке. Про нее ничего не могу сказать, кроме беретки, ничего не запомнила.

— Татьяна Федоровна, может, вы заметили, какого цвета у них волосы, как они были одеты? Давайте по порядку, начнем с вертлявой. Она, значит, маленького роста? — допытывалась я.

— Не то чтобы очень маленького, но все же поменьше других, — старательно припоминала Машина бабушка. — Волосы у нее… мелким бесом вьются, а цвет у них… пегий какой-то. Да, губки у нее тоненькие такие и ярко-красной помадой накрашены и брови черным нарисованные… и еще зуб золотой впереди.

— Замечательно! — воскликнула я. — Вы здорово ее портрет нарисовали, я ее как живую вижу! Давайте дальше, как она была одета?

— Да никак, юбчонка с кофтенкой, неприметные какие-то. Она меня все «бабусей» называла. Я хотела сказать, что ей я не бабуся, а потом решила, что она меня не поймет.

— Тогда перейдем к следующей, — сказала я, — к той, что в красной беретке. Что еще вы о ней сказать можете?

— А вот у нее лицо такое, что зацепиться не за что, бесцветное и некрашеное, такое лицо не запомнишь!

— Незапоминающееся лицо — это тоже примета! — мудро заметила Матильда.

— Конечно! — обрадовалась Маша.

— А как она была одета? — продолжала допытываться я.

— Она в плащике была и не снимала его, серенький такой плащик. Больше ничего о ней не могу сказать.

— Хорошо, перейдем к толстухам!

— Одна такая крепко сбитая, здоровая с виду, блондинка, в ушах у нее камешки красные, большие. Волосы аккуратно уложенные и, видно, лаком залитые, и еще руки у нее красивые были, с длинными ногтями и с кольцами. А вторая… она как будто оплыла вся, видно, сердце больное… и ноги у нее как столбы, отечные, наверное…

— А как они одеты были?

— Да в платьях каких-то… Та, что больная, — в синем вроде бы, а здоровая — в бежевом, да, и брошка у нее была, в виде крокодильчика с красным глазком!

— Здорово! Теперь я их среди ночи узнаю! Вы молодчина, Татьяна Федоровна!

— Бабуля, а милиции ты про крокодильчика ничего не говорила! — вспомнила Маша.