Вначале его единственным способом передвижения были костыли, и он неловко ковылял на них, как будто не желая научиться пользоваться ими. Он постоянно боялся упасть, все время опасался, что его обнаружат в унизительно-беспомощном положении.

А в душе у него не переставала кипеть ярость против неизвестных шутников-убийц, покончивших с Гербертом, а его самого сделавших получеловеком.

Как только ему разрешили, он покинул госпиталь и вернулся в свою квартиру в городе. Он отказывался встречаться с друзьями, ни разу не зашел в «Плейерс», свой клуб, который находился прямо за углом от его квартиры на Грэмерси-парк. Он не желал встречаться со своими редакторами, которые покупали его статьи и давали задания. Он не мог писать. Он буквально разрывался между ненавистью к незнакомцам, вовлекшим его в трагедию, и саднящей жалостью к себе.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны. Однажды в его дверь позвонили, и он крикнул, чтобы заходили. Он оставлял дверь на задвижке, чтобы приходящая домработница и управляющий домом могли войти к нему, не дожидаясь, пока он доковыляет до двери. Перед сидящим в кресле Питером в дверном проеме предстала посетительница. Это была Лиз Скофилд — та самая Элизабет Скофилд, которая написала ему в Корею письмо с извещением о своем замужестве, а теперь миссис Элизабет Коннорс, жена доктора Тома Коннорса.

— Привет, — небрежно сказала она.

Он не сводил с нее глаз, словно не веря, что она появилась здесь. Десять лет и трое детей мало ее изменили. И хотя она пополнела, это только придало ей больше женственности. Он прекрасно помнил открытый искренний взгляд ее серых глаз и широкий великодушный рот. Он очень любил ее… давным-давно.

Она оглядела гостиную.

— А у тебя очень мило, — похвалила она.

— Лиз, прошу тебя, я…

— Я прочла о твоих проблемах в газетах, — сказала она.

Она положила сумочку на столик у входа и сняла шляпку и пальто, явно собираясь остаться, что бы он ни сказал.

— Я интересовалась тобой и выяснила, что ты не видишься ни с кем.

— И поэтому ты пришла, — сказал он.

— Но ведь я — это я, а не все, — сказала она. — У тебя можно разжиться сигаретой?

Он указал на коробочку, лежащую на столике у его кресла. Когда она приблизилась, слабый запах ее духов пробудил в его душе давнее воспоминание. Перед тем как он отплыл в Корею, они провели вместе неделю в небольшой гостинице недалеко от канадской границы. Это он отказался жениться на ней перед отъездом, не желая, чтобы она оказалась связанной с калекой, если бы для него этим закончилась война. Он навсегда запомнил аромат ее духов и ее манеру закуривать сигарету, в которой было что-то от торжественного обряда. Что ж, вот он сидит, калека, чего он тогда и боялся, а она замужем за другим — и все же она пришла. В ее поведении не проглядывало и намека на неловкость. Рука у Питера слегка дрожала, когда он поднес зажигалку к ее сигарете.

— Понимаешь, ты не должен сдаваться, — сказала она, сделала несколько шагов, грациозная, как всегда, и присела на подлокотник дивана.

— Лиз, я не хочу говорить об этом.

— Но тебе придется. А о чем же еще говорить? Тебе нужно научиться жить с этим, вернуться к своей работе и снова стать Питером Стайлсом.

— Оставь свои проповеди! — сердито рявкнул он.

— А кто проповедует? Господи, Питер, да ты, кажется, безумно себя жалеешь!

— На моем месте каждый себя пожалел бы.

— Но не Питер Стайлс, которого я когда-то знала.

— Ладно, тренер, я готов к выговору, — с кривой усмешкой сказал Питер.