— А дозвольте васъ спросить, гдѣ въ человѣкѣ пьяная жаба сидитъ, что винища проситъ? спрашивалъ кто-то.

— Господа, теперь пожалуйте на верхъ, на обсерваторію! Тамъ у меня телескопъ и мы будемъ звѣзды разсматривать, предложилъ Переносовъ. Михаило, бери двѣ бутылки хересу и тащи за нами!

На «обсерваторіи» никто ничего не видалъ; но хересъ пили всѣ и такъ громко кричали «ура!», что съ стоящей рядомъ голубятни съ шумомъ вылетѣли всѣ голуби. Вдругъ на верхъ вбѣжалъ лакей и доложилъ, что пріѣхали дана.

— Ахъ, это французинки! воскликнулъ Переносовъ. — Алимпій Семенычъ, Бога ради!… и опрометью бросился внизъ.

Гости послѣдовали за нимъ.

Въ залѣ стояли «французинки». Съ ними пріѣхалъ какой-то долгогривый мужчина въ бархатномъ пиджакѣ. Заливаловъ отрекомендовалъ хозяина гостямъ. «Французинки» оказались говорящими по-русски, какъ русскія и даже съ вологодскимъ акцентомъ.

— Еще-бы имъ по-русски не говорить, коли съ малыхъ лѣтъ въ Петербургѣ! оправдывался передъ Переносовымъ Заливаловъ.

Сначала гости какъ-то церемонились и даже забыли подходить къ закускѣ. Только одинъ капитанъ глоталъ рюмку за рюмкой. Но потомъ, когда одна изъ «французинокъ» спѣла куплеты «Я стираю, тру да тру», общество начало апллодировать и оживилось. Купецъ Русовъ подошелъ къ «французинкамъ».

— А что, барышни, вѣдь мы гдѣ-то встрѣчались? сказалъ онъ. — Обликъ-то вашъ что-то очень знакомъ.

— Вѣрно, у Макарья на ярмаркѣ, мы тамъ у Барбатенки въ трактирѣ пѣли, отвѣчали онѣ.

Калинкинъ былъ уже изрядно выпивши. Онъ подошелъ къ Переносову и обнялъ его.

— Чудесно, чудесно! бормоталъ онъ. Только прощай. Пить я больше не могу. Ты самъ знаешь, теперь я человѣкъ женатый и все эдакое… Ахъ, Коля, ежели-бы ты зналъ, что у меня за жена! Ангелъ! Прощай!

— Погоди, сейчасъ жженку варить начнемъ… Да и лошадь не заложена.

— Ни за что на свѣтѣ! Ни за что на свѣтѣ! замахалъ руками Калинкинъ, но вдругъ очутился у закуски.

Часу въ двѣнадцатомъ начали варить жженку. Дѣломъ: этимъ завѣдывали капитанъ и Заливаловъ. Гости пѣли разныя пѣсни, кто во что гораздъ.

Послѣ жженки всѣ гости окончательно опьянѣли. Всѣ говорили, всѣ кричали и никто никого не слушалъ. Въ одномъ углу пѣли: «возопихъ всѣмъ сердцемъ моимъ», въ другомъ — затягивали «дѣвки въ лѣсъ». Калинкинъ, совсѣмъ уже пьяный, полулежалъ на диванѣ, икалъ и говорилъ:.

— Ни одной рюмки! Шабашъ!… Я тоже человѣкъ женатый… Аминь. Барышни, спляшите казачка!

Къ нему подошелъ Переносовъ.

— Ну, Семенъ Миронычъ, коли хочешь ѣхать домой, то лошадь готова, сказалъ онъ ему.

— Хочу, потому у меня молодая жена… Только прежде вотъ что: давай этого варева выпьемъ…

— Вали! и Переносовъ подалъ ему рюмку жженки.

— Что рюмку! Давай стаканъ. Я не рюмкинъ сынъ.

Послѣ жженки Калинкинъ окончательно опьянѣлъ. Его повели подъ руки. На порогѣ въ прихожую онъ упалъ.

— Не совѣтывалъ бы тебѣ его домой отсылать, говорилъ Заливаловъ. — Пусть здѣсь ночуетъ, а то чего добраго еще въ часть попадетъ. Кучеръ Михайло и самъ пьянъ-пьянешенекъ.

— Пойми ты, что у него дома жена молодая и я далъ ей слово въ цѣлости его доставить! отвѣчалъ Переносовъ.

Калинкина увезли, но пиръ продолжался. Нѣкоторые изъ гостей отправились въ кабинетъ и уснули тамъ на диванахъ. Капитанъ пилъ пуншъ и хрипѣлъ октавой, показывая гостямъ голосъ. Купецъ Русовъ, покачиваясь, ходилъ по залѣ и кричалъ «караулъ!». Мелочной лавочникъ сбирался плясать въ присядку, вставалъ со стула и падалъ. Оффиціанты накрывали ужинъ. «Французинки» взяли хозяина подъ руки, отвели въ уголъ и спросили «бутылочку холодненькаго».