– То я бы это заметила, -- закончила я за нее. – А я ничего такого не заметила, мне казалось, он был в полном порядке. Не понимаю.

– Даже не знаю, – задумчиво проговорила Люська, – так ли уж мне нужно знать, кто это сделал. Никиту все равно не вернешь. Я говорила со следователем. Меня встретили в аэропорту – он и еще человек из мэрии. Этот, второй, поговорил про похороны и сразу уехал. А следователь спросил, не писал ли Никита в последнее время чего-нибудь такого... о врагах... или что он чего-то боится... И представь себе, я ничего не сказала и бумажку не отдала. Просто не смогла. Все-таки это сильный аргумент в пользу... сама понимаешь. Мне хотелось посоветоваться с тобой, я думала: вдруг ты что-нибудь знаешь.

– Ничего я не знаю, Люся. И что с письмом делать – тоже не знаю. Утаиваем улику... Может, отдать? Пусть разбираются...

– Нет, – внезапно решительно заявила Люська. – Не отдам! Ты веришь в масонский заговор?

– Я – нет.

– И я – нет. Значит, кому-то очень нужно, чтоб в это поверили. А я на это работать не намерена. Не люблю, когда меня дурачат. Dixi.

Нет, не зря я с детства ею восхищалась! Когда здравый смысл вступает в конфликт с фактами, далеко не каждый способен встать на сторону здравого смысла. Чаще бывает наоборот.

– Ты говоришь: пусть разбираются, – продолжала Люська. – Пока они будут разбираться, про это письмо обязательно кто-нибудь пронюхает, и начнется черт знает что. И так уже пошло... Этот, из мэрии, сказал, что они едва уломали какое-то общество – не то «Слава Отечеству», не то «Отечество славы», – они хотели устроить митинг прямо на кладбище, чуть ли не во время похорон.

– Следовало ожидать, – сказала я. – Можно мне забрать эту бумажку? Покажу сестре.

– Ради бога, – устало ответила Люська. – Из компьютера письмо никуда не денется, пока я его не сотру. Вот еще что, Ирочка. У меня к тебе просьба... дурацкая просьба. Где-нибудь через месяц, может, раньше, я приеду и решу, как быть с квартирой. Не могла бы ты пока взять ключи и хотя бы несколько раз зайти полить цветы? Понимаешь, они еще мамины. Мне неприятно представлять, как они там мирно засыхают. Я бы соседей попросила, но нет у меня сил с ними разговаривать. Тебе ведь недалеко. Или возьми их к себе – это еще лучше.

Нельзя сказать, что эта просьба меня обрадовала. Мне совсем не хотелось идти в ту квартиру. Но отказать Люське я, конечно же, не могла.

– Давай, – сказала я. – Только... разве она не опечатана?

– Нет. Печати сняли еще вчера, к моему приезду, – следователь сказал. Но я все равно отказалась туда ехать.

– Фамилия следователя – Соболевский? – зачем-то поинтересовалась я.

– Нет, кажется, Петрушенко. А что?

– Да ничего. Значит, другой. Со мной ведь тоже беседовали.

– О господи! – вздохнула Люська. – Ну хорошо, спасибо тебе заранее.

Она взглянула на часы и встала.

– Пора.

Народ подтягивался к кладбищу постепенно. Когда мы шли туда, вокруг было относительно пусто, только у входа стояли кучками бородатые молодые люди мрачного вида. Все было тихо – не то граждане вняли просьбам городских властей, не то городские власти сумели задержать поток граждан на соседних улицах. На глаза мне попались несколько человек с телекамерами, но они не последовали за нами, а остались стоять на улице.

Когда мы выходили, снаружи уже была огромная толпа, люди продолжали стекаться со всех сторон, и дорогу нам расчищала конная милиция. Во время похорон мне, разумеется, было не до размышлений. В голове вертелся туманный калейдоскоп, и в этом калейдоскопе мелькали знакомые и незнакомые лица, всего, наверное, человек двадцать.