— Будет. И не только для этого. Надо как следует местные сорняки прополоть. И со складами додумать. Я говорю, с ними тут промашка вышла. Слишком много мух на них жужжит, как на мед слетевшихся. Не надо, чтобы это жужжание далеко слышно стало.

— Ну, насчет прочих сорняков, я их уже стал прибирать к ногтю. Они у меня еще со вчерашнего вечера малость присмирели. А вот склады… Да… Может, в железную обшивку забрать и двери заварить, чтобы в них потыкались-потыкались, опустили руки, да и забыли. И, вот еще что… — умоляюще проговорил я.

— Что?

— Если б вагоны с углем куда убрать. Охранять их у меня рук не хватит, диверсии идеологической в них нет никакой, а ведь с меня спросят, если весь уголь из них растаскают…

— Пусть стоят, чтоб милиция не дремала, — хмыкнул энкеведешник. — Ты мужик сообразительный, свалишь все в крайнем случае на своего покойного предшественника: мол, при нем все и потаскали, а при мне ни-ни — порядок был… А насчет железной обшивки — примерная идея. Узнаю, нельзя ли денька на два бригаду заключенных для этого получить. Во всяком случае, трофейные вещи… А лендлизовские… пусть их растаскивают помаленьку…

— Даже эти книги?

— Да кто среди быдла местного на книги польстится? Разве что на самокрутки. Ладно, я наверху проконсультируюсь и соображу. Так какие у тебя соображения насчет оборотня? Кто им может быть?

Ох, не хотелось мне этому индюку надутому в щеголеватом мундире — сразу видно, что на фронте не был, то-то б мундир у него поистерся — выкладывать все мои догадки, но я вроде как служебным долгом повязан был. Да и помочь мне он был способен. И я начал:

— Смутило меня вот что — в этих местах, где все знают все и про всех, никто не имеет подозрений насчет истинной личины оборотня; более того, уверяют, что оборотень всамделишный — не человек и смерти неподвластный, насмерть стоят, что это не может быть ни местный житель, ни приезжий. Хоть бы тень сомнения у кого мелькнула, я бы это почувствовал. Так ведь нет. Жизнь здесь такая, знаете, — у всех на виду, ничего не утаишь. Значит, надо им верить, что такого человека среди них нет.

— И где же он есть? — собеседник мой напускал на себя тон начальственной раздраженности, но видно было, что он заинтригован.

— Он есть среди тех людей, которых для большинства местных жителей как бы и не существует — настолько о них не думают, за своих не считают, если хотите.

— И что ж это за люди?

— Я думал, что таких людей — две категории, но сегодняшние события показали мне, что такая категория — только одна. Первой категорией я считал инвалидов и немощных — считал, они вне круга этой жизни, на них и подумать не могут, потому что с ними или не считаются, или нечто вроде инстинктивного уважения испытывают. Тем более, после этой истории с юродивым, который, по всей видимости, немецкого происхождения…

— Какой такой юродивый немецкого происхождения? — заинтересованно спросил опер.

Я рассказал ему о моих догадках по поводу немецкого Маугли и обо всем, что с этим Маугли связано. Опер покивал и одобрил мои выводы.

— Очень-очень вероятно… — сказал он.

— Кстати, — осторожно осведомился я, — вы не могли бы выяснить, не ехала ли в одном из трофейных вагонов и клетка с волками? Может, где-то в пути затерялась, а? Или кто из конвойных сдуру взял и выпустил?

— Да где теперь это узнаешь? — махнул рукой опер. — Ищи-свищи теперь тех солдат, что вагоны конвоировали и разгружали.