– Куда?

– Откуда я знаю, Ричард! Подумай сам. Куда нибудь, где холодно, а то труп начнет разлагаться.

Они вернулись к кухонному столу и выпили кофе, обсуждая возможные варианты без участия Эвелин Ортеги, которая бросала на них робкие взгляды. Слезы у нее высохли, однако она снова будто онемела; покорность свойственна человеку, жизнью которого всегда управляли другие. Чем дальше они уедут, считала Лусия, тем больше вероятности, что приключение закончится благополучно.

– Как то раз я ездила на Ниагарский водопад и на границе с Канадой не предъявляла документов, да и машину никто не досматривал.

– Должно быть, это было лет пятнадцать назад. Сейчас спрашивают паспорт.

– Мы можем доехать до Канады, как говорится, в одно касание и оставить машину где нибудь в лесу, в тех краях сплошные леса.

– В Канаде тоже могут опознать эту машину, Лусия. Это же не Бангладеш.

– Кстати, нам надо бы разобраться с жертвой. Не можем же мы бросить ее где попало, даже не зная, кто она.

– Почему это? – спросил Ричард озадаченно.

– Из уважения. Надо еще раз заглянуть в багажник, и лучше сейчас же, пока на улице не появились люди, – решила Лусия.

Они вывели Эвелин на улицу, можно сказать, силой, им пришлось подталкивать ее, чтобы она приблизилась к машине.

– Ты ее знаешь? – спросил Ричард, отвязав пояс и освещая внутри багажника фонарем, хотя уже занималась заря.

Он вынужден был повторить свой вопрос трижды, прежде чем девушка наконец решилась открыть глаза. Она дрожала, охваченная животным ужасом при воспоминании о том, что когда то увидела на деревенском мосту, ужасом, уже восемь лет подстерегавшим ее в темноте, таким обжигающим, словно ее брат Грегорио находился тут же, на этой улице, в этот час, мертвенно бледный и окровавленный.

– Сделай над собой усилие, Эвелин. Это очень важно – знать, кто эта женщина, – настаивала Лусия.

– Это сеньорита Кэтрин. Кэтрин Браун… – наконец прошептала девушка.

ЭВЕЛИН

Гватемала

22 марта 2008 года, в Страстную субботу, через пять недель после смерти Грегорио Ортеги, очередь дошла до его брата и сестры. Мстители воспользовались тем, что Консепсьон была в церкви, готовила убранство из цветов для пасхального воскресенья, и ворвались в хижину среди бела дня. Их было четверо, их можно было узнать по татуировкам и той наглости, с какой они появились в Монха Бланка дель Валье на двух тарахтевших мотоциклах, привлекавших всеобщее внимание в деревне, где люди ходили пешком или ездили на велосипедах. Они провели в жилище всего восемнадцать минут; им этого хватило. Если соседи их и видели, то все равно никто не вмешался, и позднее никто не решился выступить свидетелем. Тот факт, что они совершили преступление именно на Страстной неделе – во время воздержания и покаяния, – еще годы спустя обсуждался как самый непростительный грех.

Консепсьон Монтойя вернулась домой около часа дня, когда солнце жарило так нещадно, что даже какаду умолкли среди ветвей. Ее не удивила тишина на пустынных улицах, было время сиесты, и те, кто не отдыхал, были заняты подготовкой к процессии Воскресения Господня и торжественной мессе, которую должен был на следующий день служить падре Бенито в фиолетовом облачении с белоснежным поясом вместо потертых ковбойских штанов и поношенной рясы с ручной вышивкой, которые он носил круглый год. Ослепленная солнцем, женщина несколько секунд стояла неподвижно, пока глаза не привыкли к полумраку комнаты, и тогда увидела Андреса, лежавшего у дверей, в позе спящей собаки. «Эй, сынок, что с тобой?» – стала спрашивать она, пока не увидела темное пятно на полу и резаную рану на шее. Душераздирающий крик вырвался у нее из груди.