На ее крик вышла соседка, сначала одна, потом показались и другие женщины. Две из них подхватили под руки обезумевшую от горя Консепсьон, остальные вошли в хижину и убедились в том, что Андресу уже ничем помочь нельзя, а вот Эвелин еще дышит. Они послали кого то из деревенских мальчишек съездить на велосипеде в полицию, а сами пытались привести в чувство Эвелин, стараясь не передвигать ее, потому что рука у нее была сломана, а изо рта и внизу шла кровь.

Падре Бенито прибыл на своем фургоне раньше полиции. Дом был набит людьми, они обсуждали случившееся и пытались оказать помощь, кто как мог. Несколько женщин положили тело Андреса на стол, просунули под голову подушку, обернули перерезанное горло шалью, обтерли лицо влажной тряпочкой и стали искать рубашку, чтобы переодеть его в чистое, в то время как другие женщины прикладывали холодные компрессы на лоб Эвелин и пытались утешить Консепсьон. Священник сразу понял, что говорить о сохранности улик уже поздно, поскольку соседи, движимые добрыми намерениями, затоптали все следы. С другой стороны, это было не так уж и важно, учитывая безразличие полиции к подобным вещам. Скорее всего, власти не станут обременять себя трагедией несчастной семьи. Когда он вошел, люди расступились с уважением и надеждой, как будто Божественный промысел, который он представлял, мог исправить страшную ситуацию. Падре Бенито достаточно было секунды, чтобы оценить состояние Эвелин. Он обернул ей руку тряпицей и попросил, чтобы женщины расстелили в фургоне матрац, а девочку переложили на скатерть или на одеяло; вчетвером они перенесли ее на импровизированных носилках в фургон и уложили на матрац. Он велел Консепсьон ехать с ним, а остальным – чтобы оставались и ждали полицию, если та появится.

Бабушка и еще две женщины поехали в больницу миссионеров евангелистов в одиннадцати километрах от деревни, где всегда дежурили один два врача, поскольку приходилось обслуживать несколько поселков вокруг. Впервые за свою жизнь падре Бенито, настоящий лихач, бережно вел машину, – Эвелин стонала на каждой кочке и рытвине. Приехав в больницу, они вынесли ее прямо в одеяле, как в гамаке, и уложили на больничную койку. Ее приняла врач по имени Нурия Кастель, каталонка и агностик, как позднее узнал падре Бенито. Ничего евангельского в ней не было. Повязка с правой руки Эвелин потерялась; судя по следам от ударов, у нее были сломаны несколько ребер; это покажет рентген, сказала доктор. Ее били по лицу, возможно, у нее сотрясение мозга. Она была в сознании и открыла глаза, но шептала что то бессвязное, не узнавала бабушку и не понимала, где находится.

– Что с ней случилось? – спросила каталонка.

– На дом напали. Думаю, у нее на глазах убили брата, – сказал падре Бенито.

– Возможно, они заставили брата смотреть на то, что с ней вытворяли, прежде чем убить его.

– О господи! – произнес священник, ударив кулаком по стене.

– Осторожней со стенами моей больницы, они довольно хлипкие, и мы только что их покрасили. Я осмотрю девочку, чтобы получить полную картину внутренних повреждений, – сказала Нурия Кастель со вздохом, – опыт научил ее смирению.

Падре Бенито позвонил Мириам. На этот раз ему пришлось сказать ей страшную правду и попросить денег на похороны другого ее сына, и еще надо заплатить койоту, который переправит Эвелин на север.