– Не договоримся, – удивил меня староста. И после того, как я требовательно уставился на него, добавил: – Не договоримся. Можешь идти, заключенный.

Естественно, я остался на месте. Мне, не привыкшему к отказам, слышать его от столь мелкой сошки было даже оскорбительно.

– Интересно, почему?

Староста выразительно пожал плечами:

– Не договоримся. Иди на отдых, заключенный. И больше не беспокой меня.

Я завожусь с полоборота. Такой уж характер. Но вместе с тем четко понимаю, когда можно «прыгать», а когда нельзя. Это сильно помогает в жизни – то, что ты бьешь первым, то, что ты готов к эскалации конфликта в тот момент, когда он лишь назревает. Так вот, сейчас был момент, когда стоило дать волю своей ярости.

Наверное, эти размышления отразились в глазах. Хотя почему «наверное» – наверняка! Я знаю, как меняется мое лицо, знаю, какое выражение принимает взгляд. Не заметить это невозможно. Староста не только заметил, но еще и умудрился среагировать.

Когда я шагнул к нему, наклоняясь, чтобы взять за грудки, он очень проворно отшатнулся, ныряя рукой под стол. Через мгновение в лицо мне смотрел ствол пистолета. Короткий щелчок возвестил, что курок взведен. Я перевел взгляд с черной пропасти ствола на лицо старосты. Поганец, довольно оскалившись, смотрел на меня.

– Ты плохо понимаешь русский язык? – ядовито осведомился он. – Проваливай отсюда. И нянчись со своими убогими сам. Никто тебе не поможет.

Крыть было нечем. Староста оказался весьма предусмотрительным сукиным сыном. Помедлив, я отступил к двери, сопровождаемый взглядом хозяина комнаты, держащим меня на прицеле.

– Будь проще… как все, – неожиданно посоветовал мне староста, – работай, живи… Глядишь, и наладится все у тебя. А ко мне не приходи больше со своими проблемами. Благодаря тебе эти беглецы умрут на неделю позже, вот и все.

Молча выслушав напутственную речь, я вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Пожалуй, ответственность за других стимулирует. Заставляет собраться, принимать взвешенные решения, не ударяться в панику, быть терпеливее и жестче. Это с одной стороны. С другой – это ноша. Тяжелая, вполне возможно, что и непосильная.

Мог ли я справиться с возложенной на себя миссией? Именно об этом я думал, выходя из комнаты старосты и направляясь в барак. Пока, по-честному, получалось не очень. Оба парня были здорово избиты, поломаны и наверняка имели какие-то внутренние травмы. Еда не решала проблемы. Им требовалась медицинская помощь, в которой староста мне отказал.

Странно все это. Вроде бы хорошие работники выгодны предприятию, терять их – это как бессмысленно разбрасываться полезными ресурсами. Но нечто подобное, откровенно говоря, я и ожидал от начальства. Была уверенность, что просто так меня в покое не оставят. Это ясно было с первого же дня.

Барак мало чем отличался от привычной мне казармы. Помещение так же разделено на три, условно говоря, комнаты. В каждой – ряды двухъярусных кроватей с тумбочками и табуретками. Если сложно представить, вспомните железнодорожные плацкарты, только вместо столика поставьте небольшую, в полметра высотой, пузатую тумбочку с двумя отделениями, предназначенную для хранения личных вещей.

Так вот, мне и двум бойцам выделили нижние полки в углу комнаты. Наверху никого не было, мало того, отсутствовали и соседи со стороны. Мы оказались в гордом одиночестве. Мало того, этот искусственный вакуум всячески подчеркивался и обозначался. Никто со мной и с парнями не разговаривал, просьбы не выполнял и на помощь не спешил. Иначе как указанием сверху подобное поведение объяснить было нельзя.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять немудреный замысел. Я сам, честный и благородный, повесил себе на шею хомут.