Но все было бесполезно. Уязвленное самолюбие Насти не знало пощады.

— О том самом, о чем ты так хочешь забыть! — возмущенно бросила она ему в лицо. — Забрался высоко и трясешься, что тебя могут разоблачить? Но мне-то бояться нечего. Я ничего не скрываю. — Настя круто повернулась и пошла к выходу.

— Она меня с кем-то спутала, — смущенно развел руками Сергей Ильич, и в сопровождении местного санитарного начальства вернулся за стол президиума.

Хорошо зная горячий и решительный нрав своей бывшей любовницы, он еще долго не мог успокоиться, опасаясь мести, на которую способна оскорбленная женщина, и особенно такая, как Настя. Эта постоянная тревога, которой не мог поделиться с женой, так его измотала, что в последнее время все у него валилось из рук. И вот, когда, казалось, угроза уже миновала, в отдел кадров пришло анонимное письмо.

— Я только взглянул и сразу понял, что от Насти. Она даже почерк не изменила, Анечка, — удрученно покачал головой Сергей Ильич, заканчивая свою исповедь. — Мне оставалось только честно во всем признаться.

— Плохи дела! Но ты ни в чем не виноват передо мной, Сережа, — в голосе Анны Михеевны чувствовалась тревога. — Что же теперь будет?

* * *

В пятницу Сергея Ильича Наумова исключили из партии.

— Я полностью признал свою вину перед товарищами. Сам осудил себя за допущенное тогда малодушие, — бледный, с покрасневшими то ли от тайно пролитых слез, то ли от проведенной накануне бессонной ночи глазами, он вяло поведал жене о том, что произошло на заседании партбюро. — Сказал, что всегда старался искупить эту вину кровью, пролитой в боях с басмачами и ударной работой. — И сообщил жене главное: — Я, Анечка, сам попросил снять меня с должности и послать на самый трудный участок, а там уж постараюсь самоотверженным трудом заслужить прощение товарищей.

— И что — решение состоялось? — перебила Анна Михеевна. — Тебе придется от нас уехать?

— Из партии исключили, хоть и не единогласно. Все-таки многие ценили мою работу. И рекомендовали наркому направить меня на одну из больших строек или на борьбу с эпидемией. Так что, — он виновато посмотрел на жену, — тебе придется одной управляться с детьми, Анечка. Но я попрошу братьев помочь вам.

— А что от них толку, Сережа? — грустно отозвалась Анна Михеевна. — Илюша и Дима студенты. У них ветер в голове. Вот Борис мог бы помочь, но он все время что-то там строит, а к нам и носа не кажет. Говорят, — понизила голос, — будто он сейчас в Испании.

— Вполне могли тайно послать. Он же военный инженер, — согласно кивнул муж. — Но студентов ты используй, Анечка, если потребуется мужская помощь. — Очень жаль Инночку и Николая! Вот кто мог тебе помочь, но теперь только создает для нас новую угрозу. А знаешь, может, как раз нас и выручит то, что меня снимают с работы. Ведь если Горбака объявят «врагом народа», то возьмутся и за его окружение. И мне в это время лучше оказаться как можно дальше от Москвы!

Позвонили в дверь. Анна Михеевна пошла открывать и вернулась вместе с младшей сестрой. Лицо Инны опухло от слез.

— Вот… посмотрите! — протянула она свежую газету и, заплакав, упала ничком на диван. — Их теперь расстреляют!

Наумов дрожащими руками развернул газету и непроизвольно вскрикнул. На первой странице крупным шрифтом был приведен список лиц, объявленных «врагами народа» и приговоренных к расстрелу. Среди них были Николай Петрович Горбак и Мамед Рузаев! Первой пришла в себя Анна Михеевна.

— Что же это делается? Ну какие Мамед и Николай «враги народа»? За что уничтожают таких замечательных парней, честных коммунистов, благодаря которым победила советская власть? Ведь Рузаев с боями устанавливал ее в Туркестане, а Горбак на Украине! Кто же тогда истинные враги народа?

— Замолчи сейчас же! — всполошился Сергей Ильич.