– Валька, для общины это ничего не изменит, только отсрочит конец.

– Мы растем! – Валька схватил его за плечо. – Пусть Голова будет старейшиной, а мы придумаем, как его заставить делать то, что нужно! Он слабохарактерный, ну и отлично, нужно всего лишь этим воспользоваться. Вот не станет Андрея, и мы ему пригрозим, что скажем всем, что это он приказал. Он испугается! И еще, мы заранее будем с другими старшими разговаривать, чтобы когда придет их время, они тоже нас слушали. Постепенно наберем силу, потому что надо с мелкими еще подружиться. Их не воспитывают, а мы некоторыми, кто постарше, займемся! Вот они и будут знать, что хорошо, а что плохо. Сам я не смогу, но тебя они послушают, у тебя характер есть.

«Да ты, я вижу, много думал! – усмехнулся про себя Максим. – Все спланировал, в мыслях-то! Но на самом деле просто боишься уйти в неизвестные места. А я вот не хочу возиться с Головой, с Андреем и мелкими. Надоело мне все. Если не досталось счастья в старом мире пожить, то уж в этом прозябать я точно не хочу! Или найду себе место потеплее, или пропаду пропадом».

– Значит, я уйду один, – вслух сказал он, надеясь, что Валька передумает. – Ну, не завтра, конечно. Надо подготовиться.

Валя промолчал. Спустя несколько минут напряженного молчания Максим вскочил и, обжигаясь, схватил кастрюлю.

– Не могу больше ждать, уже кислота живот разъела! Давай жрать! От пуза!

Рассмеявшись, приятель помог ему слить воду и выбросить дымящиеся куски мяса на заранее приготовленные лопухи. Они ели жадно, вгрызаясь в сочную плоть, и совершенно не думали о том, кому она принадлежала. Мутов в общине ели давно, почти с самого начала. Были те, кто брезговал, но давно уже перевелись. Люди не живут долго – кто не погиб от мутов, голода, болезней или несчастных случаев, обращаются сами. Только дети да беременные бабы могу чувствовать себя спокойно, но и баба не может беременеть бесконечно. А значит – ешь, если есть что поесть! Почти всю свою жизнь оба парня провели впроголодь.

– Присоединяйся, Алка! – неразборчиво, с набитым ртом, позвал девушку Максим. – Может, выздоровеешь!

Алла отвернулась. Она помнила, что так поступала ее мама. Кто был ее отцом, Алка не знала, но зато гордилась дедушкой. Никто уже и не помнил, кто ее дед. Но девушка была уверена: он бы тоже не стал есть мутов и сейчас гордился бы ей. Ведь муты – почти такие же, как люди, только однажды они тяжело заболели. И каждый может заболеть, потому что лекарства нет. От этой мысли по щекам Аллы покатились слезы: если она не может забеременеть, то жить будет совсем недолго. И, может быть, однажды попадет в кастрюлю к этому тупому Вале и его грубому, прожорливому другу.

Челюсти устали от жевания, они не привыкли к такой напряженной работе. Животы у обоих едоков надулись, лица залоснились, а на блестящих от жира губах расцвели улыбки. Еда – единственное настоящее удовольствие! Поспать вволю можно зимой, спи хоть до весны, если ничего не случится. Женщины сговорчивы, хоть старшие и ворчат. Какая им, женщинам, уже разница, от кого беременеть? Конечно, в общине были пары, точнее, еще остались. Но понятие «измена» как-то само собой утрачивало смысл. А еда, при их голодных зимах, когда приходится ограничивать себя во всем, и полуголодном теплом времени года, когда приходится постоянно думать о зиме, еда остается наслаждением. А уж если ее много, если она вкусна и никуда не надо спешить! Они просто опьянели, хотя никогда в жизни не пробовали спиртного.

– Что-то у меня громче обычного в животе бурчит, – заметил Валька, когда они уже с час просто валялись рядом и смотрели в небо. – Слышишь?

– Слышу, но я думал, это у меня.

Над ними встала Алла, голодная и сердитая.

– Если сейчас хоть один мут придет, то убьет и съест всех! – строго сказала она.