– Извинимся, – успокоил его Градов. – Поразмысли лучше, что плести про мое исчезновение, если…

– Что «если»? – грустно спросил Ракитин.

– Сам не знаю. Ну… вперед?

– Вы!.. Вашу мамашу растак! – подал голос Власов, передергивая затвор пистолета. – Всем – на борт! Иначе – стреляю!

– Да ладно, Коля, давай-ка за нами, на сегодня отвоевался! – отмахнулся от него Ракитин. – Не порть финал, история вот-вот и закончится… А как закончится, так и разберемся!

– Ты серьезно отвечаешь за свои слова? – выкрикнул Власов.

– Я отвечу!

– Ну, гляди, друг ситный! Твоя пуля – со мной!

И, разгребая вязко утягивающую вниз толщу снега, они словно поплыли в ней, переворачиваясь и изгибаясь, – к склону горы, как к берегу.

Наст истончился в колкий, смерзшийся щебень. Ракитин снял перчатки, погрел дыханием онемевшие, синие от холода пальцы. Дальше идти было некуда. Над ними, заслоняя небо, высилась отвесная стена с округлым и черным проемом расселины, похожей на съеженную временем каменную арку.

– Вот и все, – сказал Градов. – Еще десяток шагов вверх – и все…

– Неужели… здесь? – Ракитин поднял глаза на уходящую ввысь вертикаль камня.

– Или нас крупно разыграли, или… – Градов замолчал.

Взгляд его, до того опустошенный, пристально уперся в Ракитина, и было в этом взгляде сомнение какой-то тягостной мысли…

– У меня ледоруб, – сказал Александр. – Нужен?

– Где ледоруб?

– Под курткой. За спиной. Ручку я вчера отпилил, чтоб покороче…

Градов звонко, как никогда, расхохотался. Затем потянулся всем туловищем и легко прыгнул вверх, ухватившись пальцами за края трещины. А после, ступая по едва различимым уступам и рытвинам, полез выше и выше – к расселине.

Компания последовала за ним.

Полыхнуло кинжально солнце, внезапно вышедшее из-за грузной туши облака, синь неба стала еще гуще, и скалы блеснули матовым глянцем. Тут были какие-то черные горы, безо всяких тонов серого и коричневого. Графические. Неземные.

Ракитин, цепляясь замерзшими пальцами за режущий перчатки камень, взбирался по круче вздымающегося в вышину колосса, глядя на следующего впереди Градова. Его фигура в нелепо развевающейся куртке, минув край уступа, исчезла, словно поглощенная небом.

А затем навстречу протянулась рука, и Александр, обдирая колени, выполз на небольшую площадку перед расселиной.

Он тяжело привалился к скале, подогнув под себя замерзшие ноги. Закусил побелевшую костяшку кулака. И почувствовал парализующую, тоскливую усталость.

Напротив, в ложбине приземистых гор, с пушечным грохотом сорвалась, заклубилась лавина, пышной солнечной волной стекая в низину. К ногам Ракитина с сухим шорохом скатились мелкие, потревоженные эхом камешки.

Неожиданно к нему пришло далекое, вялое недоумение…

Окруженный чутко дремлющей могучей стихией, в неизвестности, он был отрешенно спокоен, хотя знал – смерть здесь повсюду, и любой шаг может вести к ней, особенно безучастной и неумолимой среди вечности неба и камня.

В ту же секунду мир залил странный, неземной свет, как бы выстреленный сюда светилом; горы вокруг Ракитина качнулись, словно мимо глаз его пронесли увеличительное стекло, и защемило сердце, как при падении с высоты…

Вот он – миг аномалии… Миг выбора.

Прижался щекой к скале, глядя, как взбираются на уступ Власов, Астатти и Дима. Где-то там, за толщей, находился вход в иные миры… Но в благоговение от такой мысли он не впал, наоборот, это представилось настолько естественным, что и любопытства-то не вызывало…

Рубеж, пролегающий в толще гранита, был уже не мифом, не условностью, а явью, постигавшейся им всецело и просто, безо всяких эмоций и уж, конечно, без какого-либо дотошного анализа.