— Тсс… — Витторио приложил палец к губам. — Не будем ворошить прошлое. Перед нами новая Одри, Одри модернизированная… Не стану утверждать, что мне не нравилась старая модель, но…

Она подняла голову и посмотрела на него с шутливой укоризной.

— Я же вообще тебе не нравилась!

— Не нравилась, — согласился он. — Меня тянуло к тебе, но ты мне не нравилась… Правда, мое мнение начало меняться, когда ты вышла в столовую в ночной рубашке. Стоило тебе повернуться спиной к свету, как я разглядел все изгибы твоего пленительного тела… и моя решимость исчезла. Желание подняло свою безобразную голову, и я предпочел уткнуться в книгу, которая меня вовсе не интересовала… Я переворачивал страницы, но не видел ни слова, потому что думал о тебе.

— Я бы никогда не догадалась, — тихо откликнулась она. — Но я и до сих пор не догадываюсь, о чем ты думаешь, что чувствуешь… Я даже не знаю, хочешь ли ты слышать эти слова, — чуть торопливо добавила она, — но мне необходимо сказать их.

Почувствовав, что Витторио напрягся и затаил дыхание, Одри стиснула его плечо, чтобы придать себе смелости.

— Я хочу сказать это, потому что иначе… Одри осеклась, но затем, решив, что тот, кто сказал «а», должен сказать и «б», звонко произнесла: — Я люблю тебя.

Витторио перевел дух.

— Я давно любила тебя. И на вилле, и здесь…

— Тогда почему же ты уехала?

— Я думала, ты хочешь этого. Когда мы были на вилле, ты сказал, чтобы я задержалась на неделю в Риме, а потом ехала домой улаживать свои дела. И я подумала… А Патриция сказала… И если был хоть один шанс, что когда-нибудь ты полюбишь меня… О, Витторио, я не знаю! Я чувствовала себя такой ненужной! А Патриция такая красивая, такая умная…

— Меня не влечет ни к Патриции, ни к Джованне.

— Правда? — тихо спросила она, отводя глаза. — Тогда почему ты позволил мне уехать? Когда я заикнулась, что хотела бы остаться, ты сказал, чтобы я не играла в игры. Ты сделал мне больно. Очень. Я не могла понять, чего ты хочешь.

— Я и сам не мог понять, — признался он. — На вилле думал, что понимаю, но потом…

— Я стала чересчур требовательной. — Прибегнув к спасительному чувству юмора, Одри, которой было вовсе не до смеха, добавила: — И ты подумал: «О боже, если она всегда будет такой…»

— Что-то в этом роде. — Он улыбнулся. — Так было до посещения «Хасслера». А потом в такси я понял, до какой степени хочу тебя. При всем моем опыте я никогда не испытывал ничего подобного. Но просить тебя бросить свою страну, друзей, когда я не знал, надолго ли это… А потом я понял, что дело совсем не в желании. Чтобы сделать выбор, нужно что-то другое.

— Я не спрашивала, потому что… Я хочу сказать… Перестань! — закричала она. — Перестань делать круглые глаза и притворяться, будто ты ничего не понимаешь! Ты прекрасно знаешь, что именно я имею в виду! Мне действительно нужно сказать обо всем честно.

— И услышать такой же честный ответ?

— Но если ты не…

— Люблю тебя?

— Да. Я не прошу того, к чему ты не готов.

— Для этого нужно либо большая смелость, либо большая глупость. Хорошая питательная среда для боли и обид. А если бы я не мог дать тебе то, что ты хочешь, тогда как?

— Не знаю, — ответила Одри, все еще избегая его взгляда.