Глубоко вдохнув апельсиновый аромат, витавший в воздухе, он почувствовал новую волну головокружения. Он закрыл глаза и подождал, пока она пройдет. Он не мог винить Лауру во лжи только в одном — он знал это место. Он знал рифленые бело-золотые столбики, подпиравшие балдахин и разбитое каменное основание камина. Он знал тени, собравшиеся под угловыми фронтонами, и лучи утреннего солнца, проникавшие через стекла высоких окон. В этом было нечто очень правильное, и он не мог этого отрицать. Все в этой комнате выглядело знакомым.

Все, кроме него самого.

Он медленно встал и убедился, что одеялу на талии не грозит соскользнуть на пол. Туалетный столик с парчовым табуретом и овальным зеркалом казался очень далеким, чуть ли не в ста лигах, и ему не хотелось, чтобы его застали врасплох неожиданные гости. Каждый шаг отдавался в его голове мгновенной вспышкой головной боли. К тому времени, когда он добрался до стола и с облегчением опустился на табурет, его руки дрожали, а кожа была липкой от пота.

Он ухватился за край стола, дожидаясь, пока пройдет дрожь. Он еще не был готов посмотреть на себя в зеркало и поэтому стал изучать поверхность туалетного столика. От него оставалось впечатление очаровательного беспорядка, казалось, что леди только что закончила свой туалет и в любой момент может войти в комнату. Упаковка булавок лежит открытой, их жемчужные головки присыпаны тонким слоем рисового порошка. На серебряной щетке для волос застряло несколько нитей рыжих волос с вкраплением седины. Он приподнял пробку флакончика с духами. Опьяняющий апельсиновый аромат наполнил его невыразимым чувством потери.

Из лакированной шкатулки свисал золотой медальон, инкрустированный перламутром. Он взял его в руки и повозился с тонкой застежкой. Внутри изящного овала лежал локон тоненьких белокурых волос ребенка. Он подумал, что кто-то бережно хранил и лелеял этот образец невинности. Защелкнув медальон, он уронил его обратно в шкатулку.

Он не мог вечно избегать человека в зеркале. Сделав глубокий вдох, он подался вперед, в отчаянной надежде на проблеск узнавания.

Из зеркала на него смотрел незнакомый мужчина.

Ему захотелось отпрянуть, но он не смог. Он был слишком зачарован сатиром с осторожными глазами и всклокоченными волосами, который жил по ту сторону зеркала. Он обладал лицом, которое общество могло бы назвать неотразимо привлекательным, если бы не осуждало намек на высокомерие его бровей или сардонические складки у рта. Это было лицо человека, привыкшего получать все, что он хочет, человека, который мог бы править миром не с помощью добродетели или характера, а одними чертами лица. Ему пришлось признать, что это лицо было запоминающимся и неотразимым.

Вот только он не был уверен, что хочет его иметь.

Что бы там ни утверждала Лаура, оно явно не было лицом мужчины, который неукоснительно соблюдает приличия в отношении своей невесты.

— Привет, — сказал он человеку в зеркале. — Меня зовут Николас. Николас … Рэдклиф. — Он нахмурился. Имя казалось странным и трудно сходило с языка, словно было иностранным. — Я мистер Николас Рэдклиф, — с силой повторил он, — а моя невеста мисс Лаура Фарли.

Вот. Это казалось более естественным. Ее имя сходило с языка как хорошо знакомая песня.

Он провел рукой по золотистой щетине, покрывающей его щеки. О чем же, спрашивается, думали эти тугодумы-слуги, когда отдали ее, невинную девочку, на милость такого мужчины, как он?

Если она действительно невинна.

Со своим немного курносым носом, который морщился, когда она улыбалась, и усыпанными веснушками яркими щеками, она определенно была хорошей партией. Густые темные волосы, уложенные в прическу, имели только намек на волнистость, а соболиные брови изгибались так богато и сладко, словно были сделаны из расплавленного шоколада.