Сегодня мне ничего не грозит. Никто не появится у меня в дверях по крайней мере до завтрашнего утра. Я возьму Роана, наполню ладони шелком его кожи, завернусь в сладкий аромат его тела. Кому от этого будет плохо?
Но это говорили Слезы, а не я. Сегодня мне надо заставить голову работать, если я собираюсь убраться из города. Полиции это не понравится, но копы меня не убьют, а родственники убьют. И вообще в Калифорнии даже смертной казни нет.
Платье разорвалось настолько, что я попыталась стянуть рукава с плеч, как у жакета, но молния держала их на месте. Спереди платье густо и склизко пропиталось маслом. Никогда не видела, чтобы кто-то так безрассудно тратил вещество, которое даже сидхе считают драгоценным. Но если бы я погибла с Алистером Нортоном, то сидхейский колдун мог бы считать, что никто не знает, что такое Слезы Бранвэйн. Сидхе весьма снобистски думают о том, что знают и чего не знают низшие фейри. Колдун или колдунья полагали, что, если я погибну, им ничего грозить не будет.
Эти сидхе, кто бы они ни были, передали Слезы Бранвэйн смертному для использования против феи. Это наказуемо вечной мукой. У бессмертия есть свои теневые стороны, и одна из них – что наказание может длиться очень, очень долго.
Конечно, как и наслаждение. Я закрыла глаза, будто это могло отогнать приплывающие ко мне образы. Но я думала не о Роане – о Гриффине. Он был моим женихом несколько лет. Если бы мы смогли сделать ребенка, мы стали бы мужем и женой. Но ребенка не было, а потом осталось только страдание. Он изменил мне с другой женщиной-сидхе, а когда мне хватило дурного вкуса упрекнуть его, он мне сказал, что надоело ему быть с полукровкой-смертной. Ему нужна настоящая вещь, а не бледное подражание. Эти слова до сих пор звенели у меня в ушах, но перед глазами стояли его золотистая кожа, медные волосы, упавшие поперек моего тела. Я уже много лет о нем не думала – и вот ощущаю его вкус на губах.
На одну эту ночь, пока действует масло, оно может превратить низшего фейри или даже человека в сидхе. Они будут светиться силой давать и получать наслаждение, как любой из нас. Это великий дар, но, как и другие фейрийские дары, обоюдоострый. Потому что потом этот человек или фейри всю жизнь будет тосковать по этой силе или этому прикосновению. Роан – фейри, лишенный своей магии, своей тюленьей кожи. Ему нечем защититься от того, что могут сделать с ним Слезы.
Я знала, что мне не хватает прикосновения другого сидхе, но до сих пор не осознавала насколько. Если бы Гриффин был здесь, я бы ушла к нему. Наутро я могла бы вогнать ему нож в сердце, но ночью я бы ушла к нему.
Я услышала в двери шаги Роана, но не повернулась. Не хотела смотреть, как он там стоит. Не была уверена, что моя избитая сила воли это выдержит. Спереди платье было разорвано, но все равно я не могла сама расстегнуть молнию.
– Ты не мог бы меня расстегнуть?
Голос мой прозвучал придушенно, будто слова приходилось вытаскивать из губ клещами. Наверное, потому, что я хотела крикнуть: "Возьми меня, буйный зверь!", но это было бы лишено достоинства, а Роан заслуживал лучшего, чем остаться жаждать того, чего ему никогда больше не получить. Я могла бы отбросить гламор и переспать с ним после этой ночи, но каждый раз, когда он касался бы меня в истинном виде, только увеличивал бы зависимость.
Он расстегнул мне молнию и потянулся помочь снять платье с плеч. Я отдернулась.
– Я вся в Слезах, не прикасайся ко мне.
– Даже в перчатках? – спросил он.
О них-то я и забыла.
– Нет, в перчатках, я думаю, безопасно.
Он медленно, осторожно поднял ткань с моих плеч, будто боялся до меня дотронуться. Я выпростала руки, но платье так пропиталось маслом, что липло и не хотело соскальзывать. Оно липло как толстая и тяжелая рука, присасываясь, пока я его отдирала от тела. Роан помог мне стащить ткань через бедра, наклонившись, чтобы я могла выйти из него. |