— Ну, непременно, — пробормотала Юлия сквозь зубы, но так, чтобы было слышно кому надо. — Уже жду…

…Сумерки — ранние, зимние, пропитали снег сиреневым черничным соком, укрыли бесстыжую наготу стволов и веток полупрозрачной накидкой. Темные тучи, грозящие скорым снегопадом, создали над лесом ночь в середине дня.

Поднимаясь обратно на холм, Юлия почувствовала взгляд. Такое острое, такое знакомое чувство, что холодный пот раньше, чем она успела осознать произошедшее, выступил на лбу, тут же схватившись морозной коркой.

Юлия резко обернулась, покорно ожидая снова чего-то ужасного. Ее даже занесло сюда, в эту первобытную бредятину… Ничего страшного или даже необычного она не увидела. Просто состояние, видимо, такое — нервно-неровное. И немудрено. Особенно в этом месте, с бубнами, кострами и жертвоприношениями!

Она была без сил. Слабость в коленях стала опасной, и холод проникал в самое сердце, несмотря на пуховик и мохеровый свитер. Словно всю энергию высосали, не оставив ни капли. А впрочем, с ней так всегда зимой… И снова тоска сжала плечи властными надоедливыми объятиями. Пришлось признать — язычество не помогло, вопреки Пашкиным обещаниям, и только при воспоминании о нелепой стычке со жрецом и его напуганном виде, злое, слегка болезненное веселье согревало ненадолго кончики холодных Юлиных пальцев.

Привалившись к промерзшему стволу березы на холме, она смотрела на то, как неузнаваемо изменился мир, потеряв солнце.

Бубны, недавно такие задорные, без солнца звучали как-то зловеще, и от этого еще более притягательно.

В ложбине продолжали непонятный обряд. Двенадцать факелов мерцали в резко потемневшем лесу, как некие блуждающие огни в руках заколдованных духов… Перед тем как отвернуться, Юлия прищурилась. Отсюда, с вершины холма, было видно, что те непонятные изогнутые линии, по которым шли девушки — огромная схематичная фигура женщины с раскинутыми, словно для объятия, руками.

Неподалеку, метрах в двадцати от Юлии и чуть в стороне от основных событий, стоял парень. При ее взгляде он равнодушно отвернулся. Парень как парень — обычный. Синие джинсы, черная, немного пижонская, виниловая куртка, мелко простеганная ромбиками. И смешная белая шерстяная шапочка.

Быстро темнело. В синей мгле тени оранжевых костров на белом снегу казались кровавыми.

Делать здесь было больше нечего. Праздник заканчивался, не оправдав надежд.

— Дурная голова ногам покою не дает… — пробормотала Юлия, выпустив изо рта нежно-белую дымку пара.

Опустив плечи и стараясь не обращать внимания на ноющую спину, замерзшие руки и нос, Юлия побрела к автобусу, загребая по снегу промокшими носами ботинок. Выходной пропал.

Наверное, вид у нее был слишком уж удрученный. Парень в белой шапочке проводил ее внимательным, сочувственным взглядом.

Из серых туч повалил снег. Он залепил окна автобуса крупными белыми веснушками и теперь стекал неровными дорожками по матовому слою грязного стекла. Такими же дорожками он тек по лицу Юлии, капая с промокшей челки. Вытерев лоб тыльной стороной ладони, она глубже спрятала лицо в капюшон.

Всю дорогу в метро и душной переполненной маршрутке Юлия с трудом сдерживала дрожащие в горле слезы. И это ей удавалось.

Подходя к дому, девушка мечтала лишь о том, как ляжет спать. И снова, как каждый вечер, постарается вспомнить, вызвать в себе хоть на миг то ощущение легкости, свободы и счастья, яркость бело-лазурного света и ясность понимания сути бытия. Испытать бы это еще хоть однажды! Ради этого, возможно, и стоило бы жить… Только как испытать то, что даже вспомнить толком невозможно?!

Ее, разумеется, продуло. Промочило. Проморозило. Сейчас бы коньяка — согреться, успокоиться. Или хотя бы водки.

— Обойдешься… — мстительно сказала она своему отражению в стеклянной дверце буфета.