|
А выше и глубже поднималась голубизна небесной пустоты, то есть отражение сливалось со своим производным, истаивало в небытии… Вдруг ее испугало это. Что? – спросила она себя, прислушиваясь к невнятному, но очень острому страху. Что со мной? Этот страх перед услужливо распахнутой бездной – почему он связан с привычным отра-жением в домашнем зеркале? Всю ночь Маша не спала, дважды поднималась накапать себе валерьянки. Толя молчал, хо-тя она слышала, что и он ворочался до рассвета. Ровно год назад у них после многолетних медицинских мытарств родился крупный, красивый мертвый мальчик. Наутро после разговора с Мариуполем Маша дождалась, когда за мужем захлопнется входная дверь, и набрала номер телефона этой странной женщины, которая не могла или не хо-тела пригреть племянницу-сиротку. И все сложилось: и дозвонилась быстро, и женщина оказалась на месте, и слышно было фантастически ясно. И разговор произошел мгновенный, отрывистый и исчерпывающий, словно судьба торопилась пролистнуть страницу с незначительным текстом. Выслушав первую же Машину фразу, та сказала: – Вы эту девочку не возьмете. Она невообразимо худа. – Что это значит? – спросила Маша. – Она больна? – Говорю вам, вы эту девочку не возьмете. Вы просто испугаетесь. – А… где она сейчас? Кто за ней смотрит? – Там соседка душевная, с покойной Ритой дружила. Она хлопочет насчет… определить девочку… в учреждение. – Адрес! – тяжело дыша, сказала Маша. Та продиктовала. Маша молча опустила трубку. Днем Толя позвонил из госпиталя, сказал, что есть два билета на Райкина, – пойдем? – Что-то не хочется… И весь вечер была сама не своя. Зачем-то села перебирать документы. Тихо сидела, задум-чиво, как пасьянс, раскладывая аттестаты зрелости, дипломы, свидетельство о браке. Письма, которые писал ей Толя еще студентом Военной медицинской академии. Перед сном он вышел из ванной, посмотрел на жену, зябко ссутуленную над цветными картонками документов, подобравшую под стул ноги в мягких тапочках. Маша подняла голову, улыбнулась виновато. Он вздохнул и сказал: – Ну, поезжай, разберись… Тебе ее воспитывать. * * * До Ейска Маша добралась на поезде удобно, с одной всего пересадкой, но когда разыскала нужный адрес по Шоссейной улице, оказалось, что девочка уехала с детским домом на летнюю дачу. Пристроила ее та самая душевная соседка Шура, она из года в год работала хлеборезчицей на летних детдомовских дачах. Да ты сама посуди: неуж не выгодно: и харчи казенные, и воздух морской, и получка цельная остается. Все это Маша выяснила за десять минут у двух старух, словоохотливых обитательниц вечной околоподъездной лавочки. – Шура-то прям извелася вся, испереживалася: не есть ребенок, хоть ты тресни, будто ее на ключ замкнули. Може, там, с детьми отойдеть? А то как бы не истаяла вовсе… – А что отец, – спросила Маша. – Он вообще имеет место? – О-он? Он место име-е-еть… – подхватила старуха. – На нарах он место имееть, добре ме-сто. Плацкарту бесплатну. И вторая раскудахталась над этой шуткой и долго, взахлеб, смеялась, отирая ладонью рот и повторяя: – Эт точно, на нарах он место имееть, эт точно! Маша добралась до автовокзала и купила билет, как соседки научили: до станицы Должан-ской. …Летняя дача детского дома размещалась в четырехэтажном корпусе бывшего санатория то ли металлургической, то ли текстильной промышленности. Года четыре уже как здание пере-дали Минздраву, и после ремонта перевели туда детский санаторий. Так что сюда привозят де-тей с церебральным параличом. И, знаете, неплохо подлечивают. А один из корпусов сдают дет-ским домам под дачу. Попутно с этими сведениями Маше пришлось выслушать некоторые факты биографии представительного дяденьки в полосатой пижаме. |
