|
И, знаете, неплохо подлечивают. А один из корпусов сдают дет-ским домам под дачу. Попутно с этими сведениями Маше пришлось выслушать некоторые факты биографии представительного дяденьки в полосатой пижаме. Мои жизнь и борьба в сборочном цеху трак-торного завода. Он причалил невзначай, пока она гуляла, пережидая тихий час, – вернее, металась вдоль каменного парапета набережной, – и все толокся и толокся рядом, не чуя тяжелого ее волнения. Началось с того, что она никак не могла разыскать Шуру, душевную соседку, – ту самую, что пристроила ребенка на дачу. Машу посылали с одного этажа на другой, и повсюду Шуру «вот только что видели», потом – «за продуктами, видать, уехала…», пока одна из раздатчиц в пустой столовой, с подробным интересом изучив Машу с головы до босоножек, не сказала: – А Шура, это… ваще… – Что – вообще? – Так это… отгулы она взяла. Зубы драть. Кроме того, директриса, с которой только и можно было говорить о девочке, отлучилась утром в Ейск и вернуться должна была к четырем. Маша вышла к набережной, залитой июньским солнцем. Длинные белые пляжи благодатной косы были пересыпаны курортниками в цветных ку-пальных костюмах. Во влажном, еще не выкаленном солнцем воздухе всплескивали звонкие выкрики и шлепки волейболистов: ребята играли поверх дырявой провисшей сетки. Кто-то из игроков с тупым стуком послал в воду такой мощный крученый мяч, что загорелая девушка в синем купальнике восторженно завизжала и бросилась за ним… Несколько бесконечных секунд мяч стоял в небе, вращаясь посреди барашковой зыби голубоватых облаков, и бесконечно долго, увязая в песке, бежала к нему девушка… пока он не стал обреченно падать, падать, убился о мокрый песок в шаге от воды, мертво качнулся туда-сюда и замер. Неподалеку от Маши группка мужчин и мальчишек сгрудилась над кем-то, кто сидел на дощатом ящике из-под пива, быстро передвигая что-то руками на доске, положенной на другой такой же ящик. Издали можно было принять их за филателистов, если б не странное излучение опасности и азарта, исходящее от всей компании. На две-три секунды над головами их воцарялась враждебная тишина, которая взрывалась огорченным матом, смехом, угрозами. Тогда на мгновение компания распадалась, открывая ры-жие вихры сидящего и юркие озорные руки, будто готовые броситься наутек. И опять грозно смыкалась над ним. Какая-то игра, подумала Маша, наверняка азартная. И значит – мошенничество, проигрыш, отчаянье, месть… В прозрачной ультрамариновой толще с двумя ярко-красными заплатами надувных матра-цев ослепительными искрами вспыхивало солнце. Дымчатое небо опускалось на горизонт неж-ной опаловой линзой. Сфера небесная и сфера морская двумя гигантскими зеркалами отража-лись друг в друге до самозабвенной обоюдо-бездонной голубизны. Почему, почему от этих мерно бегущих к берегу волн, от ленивых тел на цветастых под-стилках, от акварельно-чистой линии горизонта ее охватывает такая обреченная тоска, словно уже и деться некуда? Словно вот-вот захлопнется ловушка? Ведь никто и ничто не может заста-вить ее… –…и я уж тогда прямиком в народный контроль, – возбуждаясь от собственного рассказа, бубнил дядька. – Та что ж это у вас, товарищи, в цехах творится! – Извините! – глухо проговорила Маша. – Я… мне нужно идти. Повернулась и пошла. Резкий окрик, остервенелая ругань, стук перевернутой доски за спиной, – и вот уже рыжий обогнал Машу, улепетывая вдаль по набережной, трепеща на ветру синими сатиновыми бриджами. Двое пацанов бежали за ним, высвистывая и выкрикивая что-то вслед… * * * – Взглянуть вы, конечно, можете… – сказала рослая и плечистая директриса (просто гре-надер какой-то! – сколько же материи ушло на ее белый халат?). |
