|
– Взглянуть – это пожалуйста. Разговор происходил в длинной проходной комнате, похожей на просторный коридор, с двух сторон запертый стеклянными дверьми. Это была и весовая и приемная – даже массажный стол тут стоял. – Только не считайте нас мучителями. Она ведь, собственно, не наша. Она пока непонятно чья. Сядьте вот здесь. Возьмите книжку, вроде как читаете. И не реагируйте особо. Я имею в ви-ду – ничем не выдайте своего… Словом, не охайте! Держите себя в руках. Минут двадцать Маша сидела в кресле, тщетно пытаясь унять дрожащее сердце, уставясь в открытую книгу – ей сунули какое-то медицинское пособие по лечебной гимнастике при цереб-ральном параличе. Рядом орудовала шваброй бойкая бабка – словно клюшкой загоняла шайбы под столы и кушетки. Она и сама была как огромная шайба – круглая, перекатистая: успевала и тряпку от-жать и переброситься оживленным замечанием с медсестрой. Та говорила с характерным прибалтийским акцентом: –…Ну не помню я их лиц, не помню! Я фсех деттей по руккам-ноккам знаю. Они ше каж-дый готт у меня электрофорез проходят. Я как увиттала эту ношшку со шрамом на колени, так сразу узнала – это ше Игорекк! Здравствуй, Игорекк, как ты фырос! Ты мне его фнешность не описывай, скажи – каккого цвета у него трусы… Открывались и вновь закрывались стеклянные двери. Маша каждый раз внутренне съежи-валась. Дважды прошмыгивали какие-то девицы в белых мини-халатах, по последней моде. Снова открылась дверь. Маша подняла голову и чуть не застонала: плеснуло в сердце и отхлынуло, оставив ледя-ной ожог. Скелетик в трусиках. Таких скелетиков за колючей проволокой Бухенвальда она видела однажды в документальном фильме, перед сеансом в кино. Закрыла, помнится, глаза и головой привалилась к Толиному плечу. Непонятно, как этот ребенок, чей пупырчатый стебелек позвоночника просвечивал сквозь покров кожи, стоял, передвигался… вообще держался на ногах! А уж рядом с огромной дирек-трисой девочка выглядела комариком, которого можно дыханием сдуть. Маша внутри вся обмякла и уткнулась в книгу. Перед взором не страница плыла, а огром-ные зеленые глаза скелетика и копна рыжевато-каштановых кудрей. – Ну-у-у, – протянула басом директриса, – пойдем-пойдем, Аня-Анюта, ножками-ножками… – и, проводя девочку мимо: – Поздоровайся с тетей. Не подняв головы, не в силах улыбнуться, двинуться, Маша услышала сухой шепоток: –…Дрась… Когда за ними закрылась дверь, Маша поднялась – книга упала с колен – и с силой прого-ворила: – Что происходит?! Как можно было довести ребенка до такого состояния?! Сколько она весит? Ведь это дистрофия, вы понимаете?! – Этто фы кому? – в замешательстве спросила прибалтийка. – Нам? У нас этта деффочка тней пять… Вы к ней каккое имеетте оттношение? Маша бросилась вон из приемной. * * * Наутро она стояла за стеклянной дверью санаторной столовой, пытаясь высмотреть копну каштановых кудрей, которых здесь было много. Не видела ничего, в глазах мутилось. (По ку-рортной поре не удалось вчера снять комнату, и ночь Маша провела в зале ожидания железнодо-рожной станции.) Воображала всякие ужасы: что, например, девочка умерла от истощения нын-че ночью. Потом спустилась на первый этаж к закрытому кабинету директрисы. Дождалась, когда в конце коридора появится гренадерская фигура в белом халате, преградила ей дорогу и прогово-рила с безысходной решимостью: – Я возьму этого ребенка. Научите, как пройти формальности. Затем часа полтора они сидели в кабинете, и Маша под диктовку по пунктам записывала все девять кругов ада, которые намеревалась в рекордный срок обежать со всеми документами. Она всё не могла опомниться, застенчиво пыталась оставить на столе деньги, сунуть их в карман необъятного директорского халата, заложить между страниц какой-то учетной тетради в картонной обложке, то и дело хватая увесистую рабочую руку этой женщины и умоляюще бор-моча: – Только бы кто посидел с ней, покормил, пожалуйста, хоть несколько ложек, но чаще, по-жалуйста! – пока директриса резко не отчитала ее и обе они не расплакались, за что-то друг дру-га благодаря. |
