Милена заказала тигровых креветок в итальянском соусе, сырный суп-пюре, огромную, пышущую жаром отбивную на кости и тонкие картофельные палочки, пересыпанные розмарином. Пили они французское красное вино.

После обеда, за который она выложила сумму, которой бы Краевскому хватило, чтобы прожить неделю, Милена, как само собой разумеющееся, сняла номер в гостинице неподалеку. Вольдемар понял, что, если он хочет поймать жар-птицу за хвост, то ему нельзя ударить в грязь лицом, и напряг все свои возможности, и так очень неплохие от природы. Через два часа он понял, что вытащил-таки свой счастливый билет.

— Сколько тебе лет? — спросила у него томно раскинувшаяся на шелковом белье (номер был из дорогих) Милена.

— Тридцать два, — дрогнувшим голосом признал Вольдемар, решивший не врать ей даже в мелочах. И тут же соврал: — Мы с тобой явно ровесники.

— Мне сорок один, — Милена прикурила какую-то длинную тонкую папироску. Голос у нее после занятий любовью звучал хрипло. — И не ври мне, дорогуша, что ты этого не видишь.

— Мне все равно, сколько тебе лет, — честно признался Краевский. — Мне было хорошо с тобой, и я уверен, что дальше будет только лучше.

За прошедшие с того момента восемь месяцев, он неоднократно убеждался в собственной правоте. Милена постепенно влюбилась в него безоглядно, все чаще заговаривая о том, что согласна уйти от мужа, чтобы остаться со своим Воликом навсегда.

— Как же это возможно, — заламывал руки он. — Я не смогу сидеть у тебя на шее. Это безнравственно. А мой талант не приносит того дохода, который заслуживает.

— Ты же сейчас сидишь у меня на шее, — философски заметила как-то Милена. — Ты ешь за мой счет, на тебе костюмы, которые я купила. Я оплатила три дня, которые мы провели в Париже. Если тебя это не смущает сейчас, то не должно смущать и потом.

Тонкая душевная организация заставила щепетильного Волика поморщиться. Она не должна была так ясно давать ему понять, что он ничтожество, альфонс, жиголо…

— Я могу не брать у тебя твои подарки, — срывающимся голосом сказал он. — И ты прекрасно знаешь, что мне все равно что есть. Для того, чтобы творить, мне достаточно краюхи черствого хлеба и стакана чистой живой воды. — Про краюху и живую воду он говорил совершенно искренне. — Я, заметь, никогда ничего у тебя не просил. И еще хочу заметить, что если ты уйдешь от мужа, то тоже потеряешь немалые деньги. Ты готова из любви ко мне перейти на воду и черствый хлеб? Если да, то, пожалуйста, можешь в любой момент переехать ко мне. Я люблю тебя, а не твои деньги.

Он знал, что ничем не рискует, говоря так. И в подтверждение его правоты Милена засмеялась.

— Волик, ты великолепен. Неужели ты думаешь, дурачок, что я не позабочусь о том, чтобы мы не голодали? Мой муж при разводе даст мне неплохое содержание, в этом я уверена. Кроме того, дом в Испании оформлен на меня. Думаю, что мы вполне сможем переехать туда, где тепло, где светит солнце и море по утрам доходит до мраморных ступенек лестницы, ведущей из дома на пляж. Мы будем заниматься любовью на песке, пить холодное вино, покупать морепродукты на маленьком базаре, после обеда ты будешь писать свои книги, а я лежать в гамаке и любоваться тем, как ты работаешь. Ты будешь так невообразимо сексуален в широких холщовых штанах и белой рубахе, открывающей загорелую грудь. Боже мой, — ее голос стал хриплым, — иди ко мне, я так хочу тебя…

Вольдемар занимался с ней любовью, но думал лишь о том, что все будет именно так, как она рассказывает.