Безостановочно произнося эту немудреную мантру, мальчишка, все также в полуприседе, медленно подбирался все ближе к Тео, не сводя с него взгляда, как заклинатель змей. Тео рассердился.

— Нет у меня денег.

— Мама нет? Папа нет? — не сдавался маленький попрошайка, хотя в его голосе уже не чувствовалось прежнего напора. Как будто он сам уже не до конца был уверен в фактах собственной биографии.

— Сказал же, уйди, — взмахнул рукой Тео, и пацаненок резво отпрыгнул, как будто снесенный порывом ветра, который породил этот жест. Заулюлюкав, он бросился наутек. Тео проводил его угрюмым взглядом. Он не соврал: деньги кончились еще вчера, когда он расплатился за бутылку воды, а в последний раз он ел, кажется, позавчера утром, когда наткнулся на поле, засеянное модифицированной соей. Стручки, покрытые жесткими рыжими волосками, еще не налились молочной спелостью, но он все равно жадно закидывал в рот пригоршни мучнистых горошин, пока не скрутило живот.

Кажется, он сбился с пути. Несколько дней назад они крепко повздорили с Аскаром. С тех пор тот молчал. И хорошо: Тео бесконечно устал от сварливого дребезжания его надтреснутого голоса в своей голове. Все равно от старика никакого проку. Как только он позволил этому грязному, безграмотному террористу втянуть себя в эту нелепую авантюру.? Усомниться в великодушии и расположении Ли Чи, которая, вне всяких сомнений, простила бы ему любой проступок. Какой же несусветной глупостью было бегство из дворца, где любая его просьба исполнялась быстрее, чем он успевал ее произнести. Где, стоило повернуть кран, в раковину из белоснежного фаянса била, рассыпая брызги, упругая струя воды — чистой, прохладной, хрустальной, от которой так сладко перехватывало в горле. Теперь казалось немыслимым, что вода не иссякала. Что она лилась бы хоть весь день напролет — до тех пор, пока он сам не решит, что уже довольно. Казалось, не было на свете силы, которая заставила бы его завернуть кран.

Тео овладела тупая, безнадежная усталость. Голод почти перестал донимать. Вдоль дороги, по которой он медленно брел, поднимая клубы пыли, возвышались растения с разлапистыми перистыми листьями с зазубренными краями и мелкими белыми цветами, собранными в зонтики. Иногда они достигали исполинских размеров. Тео с трудом сорвал трубчатый полый стебель, чтобы отмахиваться от назойливой мошкары, но почти сразу отбросил: от сильного острого запаха, похожего на керосин, разболелась голова. Спустя какое-то время ладони опухли и начали ныть, как будто он голыми руками схватился за раскаленный прут. На коже проступили пузыри, полные желтоватой сукровицы.

Тео огляделся. Жизнь в селении замерла под гнетом полуденного зноя: куры не разгребали лапами дорожную пыль, не перебрехивались собаки, женщины, закутанные в темные плотные покрывала, не семенили к колодцу. Сухой ветер разносил едкий запах горящего навоза. Перед низким дверным проемом одного из домов, задернутого серой ветошью, на корточках сидел старик. Он машинально вытирал рукавом слезящиеся от дыма глаза, безотрывно глядя на костерок. Красные бобы медленно побулькивали в мятом котелке, постепенно развариваясь в вязкую похлебку. Тео сделал глубокий вдох и облизал потрескавшиеся губы. Он подошел и почтительно обратился к старику, но тот схватил варево и попятился от чужака.

Тео протянул обожженные ладони и попросил воды, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. Из дома вышла моложавая, явно нездешняя женщина: высокая, голубоглазая, с небрежно заплетенными в косу светло-русыми волосами.