— И вы пытаетесь его вернуть?

— Только представь, что произойдет, если забросить несколько пригоршней опыленных семян к выхолощенным, безупречным, выведенным в лабораториях культурам? Если там затеряются зерна-диверсанты, готовые взорваться новой жизнью? Их потомство будет способно противостоять желтой чуме и прочим вредителям, вызревать в короткий срок и приносить высокий урожай. И породит все новые и новые поколения с тем же набором генов.

— Так вот чем вы тут занимаетесь?

— Чжунго завоевывает мир без хвастливого бряцанья оружием. Он контролирует все торговые пути, и прежде всего — продовольствие. У голодного нет сил, чтобы сражаться. А всякий, кто протянет умирающему краюху хлеба, становится не врагом, а благодетелем. И кто в этот миг задумается о его выгоде?

— Уж не полагаете же вы всерьез, что это ханьские корпорации наслали на долину полчища вредителей?

Травница улыбнулась.

— На этот вопрос у меня нет ответа.

Каждое утро травница, которую звали Анна, незаметно вовлекала Тео в череду повседневных забот. Он выпалывал сорняки в огороде и таскал тяжелые ведра с колодца, сопровождал ее в долгих прогулках по предгорьям в поисках целебных трав и кореньев, смотрел, как вечером она доит капризную козу, умело перевязывает случайный порез или рассказывает старую легенду соседским ребятишкам, которые липли к ней, как мошкара к инжирному варенью. Перед закатом у дверей ее дома собирались их старшие братья — и для них тоже находились слова, иногда они не расходились, даже когда в небе уже парила надменная луна, — спорили, перебивая друг друга, горячились, подтрунивали. Анна расстилала на земле сшитое из пестрых лоскутов одеяло и выносила пиалы и сладости к чаю. Тео обычно садился на низком пороге, обхватив руками плечи. Доводы спорщиков казались ему по-детски наивными, и, странное дело, в этой незамутненной простоте они оказывались совершенно неопровержимыми. Он никогда не вмешивался в разговор, волны чужой речи обволакивали, укачивали. Оказавшись в сообществе аналоговых людей, которые разговаривают, смотрят в глаза, размахивают руками, хмурятся, улыбаются, хлопают по плечу, держатся за руки, он обостренно ощущал свою инаковость, инородность этому живому, пульсирующему миру, но это понимание рождало не тревогу, а грусть, знакомую каждому одинокому, рано повзрослевшему ребенку.

— Мальчишки высказывают очень смелые, фактически революционные идеи, — сказал он как-то Анне.

— Не я вложила эти идеи в их головы. У них есть свои глаза и уши. Они видят, как живут их родственники и соседи. Они учатся размышлять. Не думаю, что кто-то из них однажды решится примкнуть к освободительному движению. Это партизаны в глубоком тылу. Но, как мне видится, незаметный молчун представляет едва ли не большую угрозу для государства, которое мнит себя всевидящим оком. Это трещинки в Великой стене, куда ветер заносит семена диких степных трав.

В один из дней, когда Тео возился в доме с ворохом срезанных веток с мелкими лавандовыми соцветиями, увязывая их в пучки для просушки, он увидел в окно, как по главной дороге, громко сигналя и поднимая клубы желтой пыли, промчался военный внедорожник. Стараясь держаться в тени домов, он пробрался к площади и увидел, что Акыл, который считался в селении кем-то вроде старейшины, передает большую корзину с лепешками, сыром и пузатыми бутылями военному, за спиной которого болтался автомат. Его выцветший, покрытый темными пятнами и белесыми разводами высохшего пота китель был расстегнут до середины груди, виднелась несвежая майка.