– Нет. Но я хотел бы знать, что здесь произошло.

– Я собираюсь пойти в отпуск, а Татьяне Юрьевне это не нравится, – объяснила Настя.

– Почему не нравится? – удивился зам. – Это ваше право.

– Анастасия Александровна чего-то не поняла, – улыбнулась Татьяна. – Я подписала ей заявление.

Денис Геннадьевич пожал плечами и повернулся к Насте:

– Покурить не хотите? То есть курить не обязательно, даже не надо, – запутался он. – Просто мне надо с вами поговорить. Конфиденциально.

Он весь день о ней думал. Это мешало работать и вообще было ни к чему, и Ракитин на себя злился. Она говорила мало, но каждое слово, ею сказанное, было ему абсолютно понятно, хотя обычно он женщин не понимал, даже Ларису. Объясняться с ней было для него сущим мучением. Он не понимал, почему она обижается, хотя ничего обидного он не сказал, или почему смеется, когда он говорит о вещах абсолютно серьезных и уж в любом случае совсем не смешных. С Настей, похожей на ожившую античную статую, он разговаривал, как с давно знакомым близким человеком, с которым можно обходиться почти без слов, и это было удивительно.

Впрочем, сегодня она уже не напоминала ему статую. Сегодня у нее были накрашены глаза, совсем мало, почти незаметно, но он заметил и не знал, нравится ему это или нет. Утром у себя в кабинете он осторожно ее разглядывал, стараясь делать это не очень заметно, но так и не разглядел. Во всяком случае, ему хотелось смотреть на нее еще.

«Я должен выяснить, ехала ли за ней машина, – объяснил он себе собственный интерес к чужой девице. – Если это так, ее надо хотя бы предупредить». Объяснение его устроило, и, направляясь в отдел проектирования, он чувствовал себя спокойно и уверенно, как обычно.

Только услышав, как на нее орет Саморукова, он понял: что-то изменилось, потому что ощутил неожиданное и всепоглощающее желание защитить Настю. Никогда раньше у него такого желания не возникало. Может быть, потому, что женщины рядом с ним вполне могли постоять за себя сами.

«Она мне этого не простит, – с тоской подумала Настя, посмотрев на замершую Саморукову. – Она никогда мне этого не простит».

Искать работу и увольняться.

Настя достала сигарету из лежащей на столе пачки и молча двинулась за Ракитиным. Он толкнул дверь и, как истинный джентльмен, посторонился, пропуская ее вперед.

Настя молчала и на Ракитина не смотрела, только в курилке вопросительно подняла на него глаза.

– Часто она так… бушует? – спросил он и затянулся сигаретным дымом.

– Да нет. В первый раз. – Настя покрутила зажженную сигарету.

Он подумал вдруг, что не хочет с ней расставаться, ему отчаянно захотелось провести с ней вечер. В ресторан сходить, например. Пить вино под негромкую музыку, шутить, рассказывать ей что-нибудь смешное. И чтобы она смеялась, а он, не стесняясь, на нее смотрел.

Она ждала, когда он заговорит, и дольше тянуть было нельзя.

– Я хочу вас проводить, – сказал он.

– Зачем?

– Не зачем. Почему, – решился Ракитин. Настя смотрела на него спокойно, и это его отчего-то разозлило. Нет, скорее обидело. – Настя, я прошу вас отнестись к моим словам серьезно. Вчера, когда вы шли к метро, за вами ехала машина.

– Ну и что?

– Она ехала медленно. Понимаете? Она ехала за вами.

– Чушь какая! Извините, – опомнилась она.

– Я бы тоже решил, что чушь, – согласился он. – Если бы не видел это собственными глазами.

– Там могло быть сколько угодно машин, – объяснила Настя, – и ехать они могли куда угодно.