— Да ты знаешь, что я сейчас сделаю? — закричал он, схватив вдруг свисток на груди.

Но в рот ему свисток так и не попал. Послышалась пара резких хлопков, как будто выстрелили из двустволки, и полицейский, пошатнувшись, повалился прямо на меня, да так, что я не мог не подхватить его.

— Неплохо, Кролик, неплохо! Я его нокаутировал, я его нокаутировал! Выгляни-ка за дверь, посмотри, не услышал ли чего служитель, и если услышал, придержи его немного.

Совершенно автоматически я сделал все, что требовалось. Раздумывать было некогда, а тем более протестовать или возражать, хотя я, наверное, был удивлен даже больше, чем констебль перед тем, как Раффлс отправил его в нокаут. Но как бы ни был я удивлен, инстинктивная осторожность настоящего преступника меня не покинула. Я мигом подбежал к двери, но вышел из нее не спеша и остановился перед фресками Помпеи в коридоре. А два служителя все стояли и сплетничали у двери в дальнем конце коридора; не слышали они и глухого треска, который вдруг раздался, когда я уголком глаза наблюдал за ними.

Я уже говорил, что погода в тот день была жаркая, но пот у меня на теле, казалось, превратился в корку льда. Я так испугался, что, когда Раффлс подходил ко мне, держа руки в карманах, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы хоть как-то прийти в себя. Взглянув на него, я еще больше ужаснулся и возмутился, потому что сразу было ясно, что у него ни в руках, ни в карманах ничего нет и его дерзкая возня в комнате была самым бессмысленным и опрометчивым поступком за всю его карьеру.

— Очень, очень интересно, но не сравнить с музеем в Неаполе или в самой Помпее. Тебе, Кролик, надо туда как-нибудь съездить. Я намерен сам тебя туда свозить. А пока — никакой спешки! Бедняга еще и глаз не открыл. Если мы начнем торопиться, нас за него и повесить могут!

— Нас! — зашипел я. — Нас!

У меня даже ноги подкосились, когда мы подходили к болтавшим служителям. Но Раффлсу непременно нужно было их прервать и спросить, как пройти в античный зал.

— Вверх по лестнице.

— Спасибо. Тогда мы сначала пройдем вот сюда, в египетский зал.

И мы пошли дальше, а они продолжили свою невинную болтовню.

— Ты просто сумасшедший, — горько посетовал я, когда мы вышли.

— Может быть, и был когда-то, — признал Раффлс, — но только не сейчас, и я тебя отсюда выведу. Сто тридцать девять ярдов было, не так ли? Ну, теперь осталось не больше ста двадцати — никак не больше. Не торопись, Кролик, ради Бога, не торопись! Медленнее, медленнее, от этого зависит наша жизнь.

Вот и весь трюк. Остальное — наше везение. Кто-то как раз расплачивался за экипаж у выхода из музея, мы быстро вскочили внутрь, и Раффлс на весь Блумсбери закричал: «Чэринг-Кросс!»

Мы повернули на Блумсбери-стрит и ехали молча. Спустя какое-то время Раффлс постучал кулаком в окошечко кучеру.

— Куда ты нас везешь?

— Чэринг-Кросс, сэр.

— Я сказал — Кингс-Кросс. Разворачивай быстрее и гони, а то мы опоздаем на поезд. В десять тридцать пять есть поезд в Йорк, — добавил Раффлс, когда окошко захлопнулось, — мы купим билеты, Кролик, а потом на метро улизнем домой через Бейкер-стрит и Эрлз-Корт.

И точно, через полчаса он уже сидел в инвалидном кресле, взятом напрокат, а мы с привратником втаскивали вверх по лестнице моего обессилевшего подопечного, для чьего пошатнувшегося здоровья даже один час в Кью-Гарденз был чересчур большой нагрузкой! Ну, и потом, но ничуть не раньше, чем мы отделались от привратника и наконец остались одни, я сказал Раффлсу на самом выразительном английском, каким владел, прямо и откровенно все, что я думаю о нем и его последнем достижении.