— Вѣдь вотъ мы для васъ какъ стараемся, чтобъ заведеніе вамъ открыть у насъ въ Колдовинѣ, а муженекъ твой этого и не чувствуетъ. Шла я сюда, такъ думала, что онъ меня и чайкомъ, и кофейкомъ, и съ медомъ, и съ вареньицемъ, и съ постнымъ сахарцемъ…

— Да чаемъ я тебя напою и сама съ тобой попью. Вотъ закуси только сначала, отвѣчала кабатчица.

— Милая! Ласка отъ него не та. Я сейчасъ ужъ вижу, что ласка не та. Другой бы сейчасъ и кофейку и чайку на домъ, ребятишечкамъ пряничковъ, леденчиковъ…

Кабатчица промолчала.

— Ты мнѣ все-таки хоть какого-нибудь гостинчика на домъ дай, продолжала Буялиха.

— Да хорошо, хорошо! Пряники у насъ есть. Я дамъ тебѣ въ карманъ, насыплю.

— Ты кофейку хоть полфунтика…

— Хорошо, хорошо.

— Какіе, милая, бабамъ платки-то будутъ дарить на пирушкѣ? Ты не можешь мнѣ показать?

— Да не покупали еще. Завтра мужъ поѣдетъ покупать въ городъ. Какіе платки! Платки, разумѣется, обыкновенные, ситцевые.

— Какъ ситцевые? Емельянъ Сидорычъ и староста сказывали всѣмъ бабамъ, что шерстяные. И я тоже бабамъ говорила, что шерстяные.

— Шерстяные, шерстяные! Чортъ васъ всѣхъ задави! откликнулся изъ комнаты кабатчикъ.

— А ежели шерстяные, то неужели ты меня-то, голубчикъ, отъ остальныхъ бабъ не отличишь? задала вопросъ Буялиха.

— Непремѣнно отличу. Тебѣ платокъ будетъ изъ рогожи, послышалось изъ комнаты.

— Вотъ, вотъ, матушка, какъ онъ меня предпочитаетъ! плакалась Буялиха передъ кабатчицей.

Домой она ушла отъ кабатчика пьяная, награжденная вымаклаченными гостинцами, съ рублемъ въ карманѣ и все-таки недовольная.

XI

Въ назначенный для бабьей вечеринки въ Колдовинѣ день, къ полуразвалившейся избѣ Буялихи подъѣхалъ цѣлый возъ съ ящиками пива, боченками водки, посудой и закусками. На возу сидѣлъ работникъ кабатчика Аверьяна Пантелеича, за возомъ прыгали деревенскіе ребятишки, били въ ладоши и припѣвали:

— У Буялихи пирушка будетъ! У Буялихи пирушка будетъ!

Работникъ пріѣхалъ съ возомъ и не разгружался. Онъ остановился у воротъ и закурилъ трубку. Къ возу за ворота выбѣжала Буялиха, уже полупьяная.

— Что жъ ты не вносишь въ избу ящики и боченки-то? спрашивала она.

— Аверьяна Пантелеича дожидаюсь. При самомъ разгрузка будетъ, отвѣчалъ работникъ кабатчика.

— Керосину привезъ?

— Привезъ, привезъ. Всего привезъ.

— Такъ давай мнѣ скорѣй. Надо лампы заправлять.

— Все при хозяинѣ. Таковъ приказъ мнѣ былъ.

— Дай хоть пива-то парочку… протянула Буялиха руку къ ящику.

— Не вороши, не вороши… Не велѣно до самого трогать, отстранилъ ее работникъ.

— Ну, иродъ же твой хозяинъ! Я ему избу свою подъ пиръ отдаю, хлопочу, бабъ уговариваю, а онъ запрещаетъ. Я хозяйка здѣшней избы, я Буялиха, сама Буялиха. Можетъ быть, кому другому не велѣно выдавать, а не мнѣ.

— Никому не велѣно.

Вышелъ за ворота сынъ Буялихи — молодой парень съ опухшимъ лицомъ и синякомъ подъ глазомъ.

— Сколько вина-то привезъ? спрашивалъ онъ работника, подбоченившись.

— А это ужъ самъ хозяинъ отпускалъ. Самъ и приметъ.

— Въ боченкахъ только, или есть и сороковки?

— Все есть.

— Дай сороковочку. Я хозяинъ здѣшній.

— Никому ничего не велѣно давать. Пріѣдетъ, такъ у него спроси.

— А коли такія ваши слова, то мы и въ избу къ себѣ не пустимъ — вотъ что.