В первый же раз он решительно прервал одного из нас, рассуждавшего о чем-то незначительном.

— Послушайте, — примерно так обратился он к нам, — мы ведь не для того собрались здесь в воскресенье — при том, что все время недосыпаем, мучаемся от голода и страха перед завтрашним днем, — чтобы повторять банальности. Если так, то давайте лучше разойдемся по своим блокам после полуденного гонга, вернемся к своему супу с лапшой и попробуем покемарить несколько лишних часов. Тем более что кто спит, тот обедает…

Последние слова он произнес по-французски, обернувшись к Ленуару, — он не мог знать, что тот из Вены, и к тому же еврей, потому что Ленуар носил красный треугольник с буквой F.

Ленуар отреагировал весьма неожиданно: он протараторил одну за другой несколько поговорок.

— Действительно, кто спит, тот обедает, — выпалил он. — Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Наше счастье — дождь и ненастье.

Мы с изумлением посмотрели на него.

Но Отто, свидетеля Иеговы, не так-то легко было сбить с толку.

— Есть одна тема — только одна! — которая заслуживает того, чтобы пожертвовать ради нее несколькими часами сна!

Ему удалось обратить на себя наше внимание, завладеть беседой.

— Испытание Злом. Это наше самое главное испытание в Бухенвальде… Оно даже важнее испытания смертью, которое может стать решающим…

Так случилось, что одной из последних книг, которые я читал перед арестом, было эссе Канта «Религия в пределах только разума» — в 1943 году оно было только что переведено. Гестапо наверняка обнаружило его в комнате, где я иногда ночевал, в квартире Ирен Россель, в Эпизи, пригороде Жуаньи. Книгу Канта и «Надежду» Мальро.

— Das radical Böse, радикальное испытание злом, почему бы нет, — ответил я Отто.

Тот посмотрел на меня, явно довольный:

— Ну да, вот именно! Ты был студентом философского факультета?

Его philosophiestudent что-то мне смутно напомнило. Ну конечно, слова Зайферта, когда он в первый раз принял меня в Arbeitsstatistik, в своей каптерке. «Я впервые вижу здесь студента философского факультета, — сказал он мне. — Обычно ко мне присылают рабочих». (Die Kumpel, die zu mir geschickt werden, sind Proleten.)

Но Отто считал, что нельзя ограничиваться лишь Кантом. Он настаивал, что при исследовании радикального Зла нужно также учитывать мнение Шеллинга, его «Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметов».

— Я нашел в нашей чертовой библиотеке экземпляр этой книги, — добавил он.

Мой собственный экземпляр исчез после разгрома квартиры на улице Бленвиль вместе со всеми остальными книгами. Это был томик, выпущенный издательством «Ридер» в середине двадцатых годов. Перевод с немецкого Жоржа Политцера, предисловие Анри Лефевра.

Эссе Шеллинга попало мне в руки как раз из-за переводчика, впрочем, из-за автора предисловия тоже. Мой приятель по лицею — мы с ним участвовали в демонстрации 11 ноября 1940 года на Елисейских Полях и вместе ускользнули от облавы французской милиции и батальона вермахта, которые нацистское командование направило на зачистку квартала, — так вот, мой приятель, учившийся в параллельном классе (философию у него преподавал не Бертран, а Рене Моблан, учитель-марксист, — я всегда вспоминаю о нем с радостью и благодарностью), посоветовал мне прочесть Шеллинга как раз ради Политцера и Лефевра.