— А дочка твоя примет ли?

— Как не принять? Велю ей — примет! Она хоть и норовистая, но не ослушается. Да и намаялись сами. В хозяйстве без мужичьих рук хоть волком вой.

— Как зовут тебя? — повернулся он к бабе.

— Варварой, Варька я! А тебя?

— Николай.

— Садись, Коль. Поехали домой. Гля, как темнеет быстро. А нам еще пятнадцать верст до дома ехать. Вовсе в ночь заявимся. Дочка переживать будет.

— Давай вожжи! — потянулся Николай к телеге.

Заскочил в нее. Варвара села рядом.

— Давай, родимая! — пустил кобылу трусцой.

— Гля! Еще двое на дороге. Чьи они? Свои — деревенские, иль опять разбой? — прижалась невольно к плечу Николая.

— Эй, мужик, закурить дай! — послышалось с дороги хриплое.

Николай взял кнут из рук Варвары. Ничего не ответив, погнал кобылу мимо, не оглянувшись на голос.

— Ишь, гоноровый! Погоди, встретимся! — услышал вслед.

— Как же вы одни тут ездите? — спросил бабу, когда двое остались далеко позади.

— Я утром поехала. И вертаюсь засветло. А бандюги по ночам шныряют. Потому свидеться не доводилось. Разве только начнут в дом ломиться. Мы ж не в самой деревне, в километре от нее живем. Случись что, никого не дозовешься. Оно, хоть и взять с нас нечего, а поизгаляться могут. Сами б — ладно. Вот внучек жаль. Эти еще свету не видели.

— Давно одни живете?

— Да уж пятый год. Сами всюду. И косим, и доим, и пашем, дрова рубим, избу чиним, как можем. Она у нас вовсе окривела, скособочилась. Уж и не знаю, куда еще подпоры ставить.

— А зять куда смотрел?

— Знамо дело, куда! В бутылку! Ему, прохвосту, все по хрену. Не до избы было! Все терпели. Один раз я ему просказала, что об ем думаю. Он, гад, враз сбег. Стешка долго забижалась. Теперь уж и до нее дошло, что такого мужука лучше и не надо.

— А здоровье у него не подводило? — глянул на бабу Николай.

— Ни на что не жалился. Едино завсегда голова с похмелья болела.

— Не дрался?

— Полез однажды к Стешке с кулаками. Но она у меня не из слабых. Как звезданула ему промеж ног, до ночи корячился, раком в углу стоял. С тех пор не цеплялся ни к кому. Ну а брехаться, то всякий день. Но и тут дочка спуску не давала. У ней язык — сущая коса. Как рубанет, мало не покажется. И внучки все в нее пошли. От отца, слава Боту, ничего не взяли. В нашу родню удались, — горделиво рассказывала Варвара.

— Вот и дочка, и внучки, а в доме холодно самим, без мужика. Неужель не жалеешь, что ушел зять?

— Нет, Миколай! Не жалкую про него. Стешке, понятное дело, тяжко. Ей едва за тридцать. А уже соломенная вдова. И вторую судьбу устраивать боязно. А что, как и другой не лучше прежнего. Да и дочкам отчима приводить совестно. Чужой, он и есть чужой. Своего не заменит. А мужик ей нужен. Баба все ж…

— Сколько лет ее дочкам?

— Семь и пять лет. Уже помощницы. В избе полы метут, моют. Во дворе, в сараях все чисто. Посуду со стола приберут. Стешка их в руках держит крепко. Растит в строгости.

— Детям ласка нужна. Строгость они еще увидят в жизни. Пока они дети, пусть бы меньше плохого видели. Детство, оно как сон. Приснилось — и нет его. Слишком короткое.

— С чего взял, что худое видят? Строгость — не зло, а порядок! — насупилась баба.