Тай снова уставился на него:

— Подарок? От тагурского двора?

— Нет, от кролика на луне, — поморщился Бицан. — Да, конечно, от двора. Ну, от одного человека при дворе. Разрешение получено.

— Разрешение?

Гримаса превратилась в улыбку. Тагур был загорелым мужчиной с квадратной челюстью, один из нижних зубов у него отсутствовал.

— Ты сегодня утром медленно соображаешь.

— Это неожиданно, вот и все, — возразил Тай. — Кто этот человек?

— Сам посмотри. У меня письмо.

Бицан сунул руку в карман туники и достал бледно-желтый свиток. Тай увидел королевскую печать Тагура: голова льва на красном фоне.

Он сломал печать, развернул письмо и прочел его, благо, оно было недлинное. И из него узнал, что ему дарят и что для него делают в награду за время, проведенное им здесь, среди мертвых.

Почему-то ему стало трудно дышать.

Мысли начали возникать в голове слишком быстро — беспорядочные, несвязные, подобные песчаным вихрям в бурю. Это могло определить его жизнь или стать причиной его смерти: его убьют раньше, чем он доберется до дома, в семейное поместье, не то что до Синаня.

Тай с трудом сглотнул. Перевел взгляд на горы, громоздящиеся вокруг них, поднимающиеся все выше и выше, величественно окаймляющие синее озеро. В учении о Пути горы означают сострадание, вода — мудрость. Вершины не меняются, подумал Тай. А вот то, что делают люди под их пристальным взглядом, может меняться так быстро, что человеку нечего и пытаться это понять.

Он так и сказал:

— Я не понимаю.

Бицан ничего не ответил. Тай опустил взгляд на письмо и еще раз прочел подпись внизу.

«Один человек. Разрешение получено».

Один человек. Чэн-Вань, принцесса Белый Нефрит, семнадцатая дочь августейшего императора Тайцзу, отправленная на запад в чужую страну двадцать лет назад из своего собственного яркого, блистающего мира. Отправленная вместе со своей пипой и флейтой, горсткой слуг, охраной и с почетным караулом из тагуров, чтобы стать первой невестой из семьи императора, отданной Катаем Тагуру в жены Льву Санграме, в его высокий, священный город Ригиал.

Она была частью договора, заключенного по завершении последней кампании здесь, у Куала Нора. Ее юная персона (ей в тот год было четырнадцать лет) символизировала то, каким яростным — и неокончательным — было то сражение и как важно было прекратить его. Стройный, грациозный залог прочного мира между двумя империями. Как будто мир мог продлиться, как будто это когда-нибудь получалось, как будто тело и жизнь одной девушки могли обеспечить его.

В ту осень в Катае случился листопад из стихов, подобных лепесткам цветов, жалеющих ее в параллельных строчках и рифмах: выдана замуж за далекий горизонт, упавшая с небес, потерянная для цивилизованного мира (параллельных строчек и рифм) за заснеженными горными барьерами, среди варваров на их суровом плато.

В то время это вошло в моду в литературе, легкая тема. Так продолжалось до тех пор, пока одного поэта не арестовали и не побили тяжелой палкой на площади перед дворцом — он едва не умер — за стих, в котором высказывалась мысль, что принцесса не просто достойна жалости, но с ней поступили жестоко.

Такого нельзя говорить.

Печаль — это одно. Вежливое, культурное сожаление о перемене в юной жизни, покинувшей славный мир. Но нельзя даже предполагать, что поступки дворца Да-Мин могут быть ошибочными. Это означало бы сомнение в законном и правильно исполняемом мандате небес. Принцессы были разменной монетой в этом мире, чем еще они могут быть? Как еще могут послужить империи, оправдать свое рождение?

Тай все еще смотрел на слова, написанные на бледно-желтой бумаге, стараясь привести вихрем кружащиеся мысли в некое подобие порядка.