— Пути неисповедимы… — задумчиво произнес Каменюка. — А у тебя, Павел, — обратился он к Авилкину, — наследники есть?

— Двое, — ответил тот с заминкой.

— Нормально! — добро посмотрел Артем Иванович.

Неуверенный ответ Авилкина имел свое объяснение. На первых порах самостоятельной офицерской жизни Павлику Авилкину приходилось туговато.

С одиннадцати лет привык он в суворовском и тому, что кто-то всегда о нем должен заботиться, о его одежде, питании, всех видах довольствия и удовольствия. Попробуй старшина выдать ему ботинки, не подбитые сапожником, — ЧП! Обязаны!

Лейтенант Авилкин никак не мог разумно распределить свою зарплату, лихо расшвыривал деньги и частенько, не дотягивая до получки, влезал в долги. Уже будучи командиром роты, Авилкин поддался компании любителей выпивок и оказался на грани отчисления из армии, но вовремя взялся за ум и отошел от собутыльников.

Суворовское училище не подготовило его к семейной жизни, не научило, что в ней можно, а чего нельзя, что хорошо, а что плохо. Необходимость в таких знаниях словно бы не признавалась воспитателями — мол, сами до всего дойдут, жизнь научит. Долгое пребывание только в мужском окружении не могло не сказаться на суворовцах, а затем — курсантах, позже дало о себе знать.

Далеко не гладко сложилась первоначальная семейная жизнь Авилкина. В военном городке лейтенант, на третий день после своего приезда, влюбился в разбитную продавщицу военторга — Диану с русалочьими глазами. Вероятно, имя ее все и определило…

Диана оказалась нерадивой матерью и гуленой. Вскоре они разошлись.

К счастью, года через два Авилкин встретил славную порядочную женщину — Раю, провизора. Она была на три года старше Павла. От первого мужа у нее остался восьмилетний сын Славка, ласковый мальчишка, сразу же и безоговорочно привязавшийся к отчиму, назвавший его отцом.

Когда обрел Авилкин счастье в семейной жизни, все устроилось у него и на службе и пошло как нельзя лучше.

Его товарищи знали, что в трудную минуту Авилкин всегда поддержит, что он не мелочен.

На серьезнейших учениях часть попала в затруднительное положение. Подполковник, казалось, сделал невозможное — в очень краткие сроки перебросил важные грузы и был даже награжден…

— Братцы, а Петлюру кто-нибудь встречал? — спросил Павел Харитонович, широко расставив ноги с полными икрами и упершись локтями в колени.

Старшину Найденова — грубияна и матерщинника — суворовцы окрестили «Петлюрой».

— Я встречал, — тихо сказал Авилкин.

…Павлику исполнилось двенадцать лет, когда Петлюра тяжко оскорбил его. Поблизости не было никого из офицеров, и Найденов, считая, что Авилкин ответил недостаточно почтительно, ударил его ладонью по лицу, прошипел:

— Будешь помнить, рыжая шпана!

И «рыжая шпана» запомнила. На всю жизнь. И дала себе клятву, как когда-то давал герой Дюма Эдмон Дантес, — отомстить!

Это в Авилкине сидело лет десять. Каждая несправедливость более сильного сливалась для него с обликом Найденова, оскорбившего беззащитного мальчишку, отобравшего ежа у Васи Коробкина.

И вот, уже капитаном, Авилкин встретил старшину во Владивостокском аэропорту. Стояла очередь. У офицерской кассы — небольшая, у сержантской — длинная. Авилкин узнал Найденова мгновенно. То же красное, мурластое лицо, нагловатый блеск золотого зуба. «Петлюра!» — внутренне ахнул Авилкин, но виду не подал, что они знакомы.