– Валентин Петрович? – игриво спросила я.

– Он самый, – не менее игриво ответил он.

Тогда держись, свинья этакая.

– Мне бы хотелось с вами встретиться.

– А вы кто, барышня?

Черт, я еще не сочинила, кто… Но темпа терять нельзя.

– Я, Валентин Петрович, институтка и дочь камергера.

Слава Богу, удержалась и дальше про моль не процитировала.

– Откуда у вас мой телефон, барышня? – заскрипел он.

Сказать «от верблюда» было бы перебором.

– От Лизы, одной убиенной дамы. Она просила, стрясись с ней нечто дурное, связаться с вами.

– Вы, вероятно, шутите? Или путаете. У меня нет знакомых женщин с таким именем.

Что же ты так завибрировал голосовым аппаратом, зайчик?

– Лишь бы вы у нее были, дорогой.

– Это вы приходили в субботу к ней в редакцию?

– О, да вы дока во всем. Что касается приходов уходов.

– Я встречусь с вами, фокусница, – прохрипел он.

Вот так, Петрович, не все мне попытки немного высказаться вслух изображать.

– В среду в речном порту, между седьмым и восьмым причалами, в девять вечера.

– У вас теплоход?

– У меня аллергия на дураков, дорогой.

– Сколько?

Если я потребую у него деньги, меня посадят. Если не потребую, он даст отбой.

– Захватите с собой то, что важнее баксов.

– Например?

– Не будь нужды в том, чтобы вы повспоминали и подумали, я бы пригласила вас на рандеву сейчас же.

– Как я вас узнаю?

– Я сама, не тревожьтесь.

И, выпустив пар, я понеслась, как пустеющий воздушный шар, только более целенаправленно. Жалко, что не придется поаплодировать Валентину Петровичу в среду вечером. Однако кто же до срока, до выяснения условий интересуется суммой? Я помешана на психологических детективах, но ни в одной книге, ни в одном фильме жертва шантажа сама не нарывалась на оплату. Что он замыслил? А, плевать, разрядилась и – мерси боку.

Я выпила бальзама Биттнера, как мы с Измайловым называем коньяк, и засела за компьютер. Что то вдохновение расшалилось. Придумал код для армянской прелести Вик. Мы с ним смотрели рекламу. Мы иногда смотрим конкретно ее. Дабы осознать, что для полного счастья людям надо так мало: зубной пасты, стирального порошка и чипсов с пивом. Так вот, в тех роликах пенсионеры, кто на даче, кто дома, шарахали по рюмочке бальзама. И травушки, веками врачевавшие человечество, преподносились следующим образом:

– Хлопну бальзамчику, ничего не болит, и такая радость на сердце…

– Дерну биттнеровского, и жить хочется, смеяться, петь, бежать куда нибудь, делать что то…

– Поль, ты знаешь, почем бальзам? – заколдобило Вика.

– Дорого.

– Дороже водки?

– Учитывая объем, раза в три.

– Значит, это дерьмовый коньяк.

– В смысле?

– Ты проникнись симптомами: немотивированные положительные эмоции, двигательная активность вплоть до тяги к участию в художественной самодеятельности… Поль, я сгоняю за «Пшеничной»? И буду балдеть от того, что купил средство одинакового действия со всемирно почитаемым лекарством за бросовую цену.

– Вик, давай не будем воспринимать рекламу как руководство к поспешным действиям.

– Бальзаму хочешь, детка? – содрогнулся Вик, нервозно отслеживающий мои прихоти.

– Я знаю, кто твой первый враг, в субботний вечер очень вкусен коньяк, – пропела я.