Сильвания и Дака протопали в свою комнату.

– Угораздило же его кусать именно папу Хелене! – возмущалась Дака.

– Теперь Хелене уж точно даже разговаривать с нами не будет, – сказала Сильвания.

Дака смотрела перед собой в пустоту:

– Можно забыть про то, что она зайдёт к нам завтра и поиграет с Карлхайнцем.

– В кино она тоже наверняка не захочет пойти.

– А это было так близко и возможно, ещё бы чуточку – и мы бы стали неразлучными подругами. – Дака показала эту «чуточку» большим и указательным пальцами: толщину почтовой марки.

– А я уже была вся в этой дружбе, – вздохнула Сильвания. – Размечталась. Кусачий папа – это реальный тормоз для любого контакта.

– Фумпс.

– И не говори.

– И что теперь делать? – спросила Дака.

– Теперь поможет только одно.

Девочки встали как по команде. Сильвания достала из футляра свою виолончель, а Дака взяла барабанные палочки и села за ударную установку. Она постучала одной палочкой о другую и воскликнула:

– Ону, цой, трош! – потом изо всех сил ударила по барабану. Её руки, словно ветрила мельницы в бурю, замелькали над установкой. При этом она изо всех сил кричала: – Йе, йе, йе!

Сильвания водила смычком по виолончели, тряся головой вперёд и назад так, будто её только что ударило током. Пара волосинок на смычке порвались, но Сильвания даже не заметила этого. Она закрыла глаза и от напряжения стиснула губы.

Сильвания и Дака делали всё это не для того, чтобы досадить отцу, спящему в подвале. Даже если бы они хотели, всё равно не смогли бы. Гроб вампира был слишком хорошо изолирован. Кроме того, у господина Тепеза был крепкий сон, особенно среди дня. Сильвания и Дака играли только для себя. (Можно предположить, что никто другой и не захотел бы слушать эту музыку. Кроме Карлхайнца.)

Их старый учитель музыки в Бистрине назвал бы это свободной импровизацией, Дака же называла это радикальным рагга-джемом. Для ушей он был не особенно хорош, но зато хорош для живота. Особенно когда ты полон гнева и печали, которые нужно куда-то избыть. В то время как Сильвания обеими ногами прочно упиралась в пол, Дака то и дело вскакивала, чтобы проделать мёртвую петлю.

– Бой, бой, бой! – кричала она, приземляясь, и стучала в воздухе палочками друг о друга.

Дака и Сильвания думали, что играют лишь для себя. Но они не знали, что мать оставила открытой дверь на террасу перед тем, как уехать в город с двадцатью крышками для унитаза. Кроме того, они не знали, что барабанные дроби и вибрации виолончели в виде облака акустического дыма уже вились вдоль Липового тупика. Особенно отчётливо их было слышно в соседнем доме № 21. Близняшки не могли знать, что Дирк ван Комбаст стоял на своей террасе, обратившись лицом к двери террасы Тепезов. И уж совсем они никак не могли знать, что творилось в его голове. Поскольку и сам Дирк ван Комбаст порой не понимал, что с ним.

Неопознанный летающий субъект

Дирк ван Комбаст прислушивался, склонив голову набок, к болезненно фальшивым звукам, исходящим из дома Тепезов. Ничего подобного он никогда не слышал. Это звучало так, будто свихнувшиеся обезьяны безумствовали в оркестровой яме. Дирк ван Комбаст воткнул себе указательный палец в ухо и раскачивался, но лучше от этого не становилось. Он тряс головой так, будто в уши ему попала вода. Но и это не срабатывало. Обезьянье буйство продолжалось.

Он наблюдал за домом № 23 всю вторую половину дня.

Субъект Э. Т. час назад уехала из дома, прихватив с собой приблизительно двадцать (Дирк ван Комбаст не был уверен в цифре, но с виду казалось так) крышек для унитаза.