Я решил, что дипломат он никудышный, хоть и король.

— Вы с этим согласны. Скейлз? — спросил Падильо.

— Я полагаю, его величеству не откажешь в логике. Мистер Падильо, вы и ваши коллеги получили сегодня заслуженную похвалу и, надеюсь, долгие годы будете помнить слова его величества.

— Особенно если этой ночью его убьют, — Падильо посмотрел на часы. — Уже пять. То есть до подписания документов остается семнадцать часов. Я не знаю, когда Крагштейн и Гитнер предпримут очередную попытку. Возможно, с наступлением темноты. А может, в три часа ночи или по дороге в штаб-квартиру нефтяной компании. Вполне вероятно, что попытка будет не одна, хотя я в этом сомневаюсь. Им ни к чему впутывать в это дело полицию. Поэтому я не хочу, чтобы вы покидали эту комнату. Еду вам будут приносить или я, или Маккоркл. Дверь вы должны открывать только нам. Не отвечайте на телефонные звонки и не звоните сами. Если что-то случится, постарайтесь запереться в ванной. Этим вы выиграете одну-две минуты, которые вполне могут спасти вам жизнь. Если у вас есть вопросы, лучше задать их сейчас.

Для Падильо это была длинная речь, которую король и Скейлз выслушали со всем вниманием. Закончив, он посмотрел сначала на одного, потом — на другого. Король чуть качнул головой.

— Вопросов у нас нет, — ответил Скейлз. — За безопасность его величества отвечаете вы.

Похоже, с губ Падильо едва не сорвалась едкая реплика, но он сдержался. Двинулся к двери, взявшись за ручку, обернулся.

— Я думаю... — узнать, о чем он думает, королю и Скейлзу не довелось. Вместо этого Падильо указал на замок. — Запритесь, как только мы уйдем.

— Что ты хотел ему сказать? — спросил я, едва мы оказались в нашем номере.

— Что он чертов болван. Но королям такого не говорят, не так ли?

— Нет, если они на самом деле не... А впрочем, толку от этого никакого.

Ванда Готар прибыла ровно в шесть, с большой темно-коричневой кожаной сумкой, в туфлях того же цвета и серовато-коричневом брючном костюме. На лице ее отражалась тревога.

— Думаю, что за мной следили, хотя полной уверенности у меня нет. Слишком много машин.

— Это неважно, — успокоил ее Падильо. — Они знают, что мы здесь.

Он опять лежал на кровати, изучая потолок. И не поднялся, когда пришла Ванда. Она же осторожно опустилась в кресло, в котором только что сидел я, огляделась и скорчила гримаску. Наш выбор она, судя по всему, не одобрила.

Освоившись, она обратила свой взор на Падильо. Похоже, и он не удостоился у нее высокой оценки. Ванда сунула в рот сигарету, но на этот раз я и не попытался предложить ей огонек.

— Так когда, — она выпустила струю дыма, — по-вашему, они нападут?

— До десяти утра, — ответил Падильо потолку.

— Это не ответ.

— Лучшего предложить не могу.

— Ты же знаешь, как работает Крагштейн. Чему он отдает предпочтение?

— Особых пристрастий у него нет. Потому-то он до сих пор и жив. Утро, полдень, ночь. Ему без разницы. Тебе было лишь два года, когда он проявил себя в этой сфере человеческой деятельности. Так что не пытайся разгадать его планы.

— Уолтер полагал, что он уже не такой мэтр, каким ты его расписываешь.

— И Уолтер мертв, не так ли?

Я подумал, что говорить этого Падильо не следовало. О подобных фразах обычно сожалеешь. Ванда Готар вжалась в кресло, как после удара, но голос ее зазвучал ровно.

— И твоя нью-йоркская подружка погибла, потому что ты недооценил Крагштейна?

Падильо сел и уставился в пол, а уж потом посмотрел на Ванду.