Изменить размер шрифта - +

Готар бросил на Падильо холодный взгляд.

— В нашем деле удача играет слишком маленькую роль, — и скрылся за дверью.

— Хочешь выпить? — я потянулся к телефонной трубке.

— "Мартини".

Я повернул диск один раз, заказал два бокала «мартини».

— Почему ты отказал им в помощи? Письмо очень трогательное.

Падильо улыбнулся.

— Есть одна маленькая неувязка.

— Какая же?

— Пауль Готар не читал и не писал на английском.

 

 

Пару раз мои прогулки могли кончиться плачевно, но мужчина должен уметь постоять за себя. Однажды трое молодых парней решили, что драка может их немного поразвлечь, однако потом жестоко в этом раскаивались, потому что к хулиганам жалости я не питаю. В другой раз двое грабителей захотели ознакомиться с содержимым моего бумажника. Им пришлось на карачках ретироваться в подворотню, а бумажник остался при мне. Оба этих происшествия я рассматривал как лепту, внесенную мной в дело охраны правопорядка. В Нью-Йорке я, разумеется, езжу на такси. Только круглый идиот может ходить по тамошним улицам.

Домой я обычно прихожу чуть позже полуночи. Живу я на восьмом этаже многоквартирного дома, расположенного к югу от площади Дюпона. Район этот не такой престижный, как Джорджтаун, но у него есть свои преимущества. Ибо мне требуется не больше трех минут, чтобы купить пакетик героина или кулич, испеченный из экологически чистой муки. Наверное, именно об этом и говорилось в рекламном объявлении, которое и привело нас в эту квартиру. Хозяин дома хвалился, что у квартиросъемщиков не будет никаких проблем с покупками.

В тот четверг, когда Падильо беседовал с близнецами Готар, я задержался в салуне несколько дольше. Стояла весна, цвела магнолия, от клиентов не было отбоя, шеф-повар не напился пьяным, конгресс проголосовал за снижение подоходного налога, так что я полагал, что имею полное право поспать до полудня.

Издатели «Идеального дома» пришли бы в ужас, увидев кашу квартиру, ибо обстановка не несла на себе печать гармонии, но соответствовала вкусам двух персон, которые не так давно поженились, но не отказались от застарелых пристрастий. Обычно нам удавалось достигнуть согласия в выборе картин, когда же деле касалось мебели, мы оказывались по разные стороны баррикад. Фредль тяготела к светлым тонам, которые я находил неуместными, меня же она обвиняла в том, что я пытаюсь превратить нашу квартиру в зал стариков в Теннисном клубе. Конечно, нам обоим приходилось идти на компромисс, но когда речь заходила о Кресле, я не отступал ни на шаг.

Я выиграл его еще в колледже, вместе с тремя точно такими же, и оно дважды пересекло со мной океан. Кожа пообтерлась, пружины просели, но оно оставалось Креслом, в котором я перечитывал любимые книги, дремал в дождливые дни и даже составлял планы на будущее, которые никогда не реализовывались, но вины Кресла в этом не было.

По приходе домой я зажег свет и понял, какие чувства испытывал папа Медведь, увидев, что кто-то сидел на его стуле. В моем случае следовало говорить в настоящем времени, ибо человек этот сидел, вернее полулежал, с закинутой назад головой, сложенными на животе руками и вытянутыми вперед ногами. Широко открытые глаза, раззявленный рот и вывалившийся язык, темный и раздутый, дополняли картину. На груди покоились две белые пластмассовые рукоятки, какие обычно надевают на велосипедный руль. Крепились рукоятки по концам струны от рояля, которой лишили жизни Уолтера Готара.

Если его смерти и предшествовала борьба, ее следов я не заметил. Лампы стояли на местах, в пепельницах громоздились окурки. И он разве что посучил ногами, когда струна впилась в горло. Смерть ему досталась нелегкая, ибо умирал он по меньшей мере минуты две, если душитель обладал немалым опытом и физической силой.

Быстрый переход