Фернанда беспечно возлежала в длинных креслах, делая вид, что учит свою роль, но на самом деле думала только о том, как наденет свой пеплум и как задрапирует тунику для новой трагедии, но тут дверь вдруг отворилась, и в комнату фамильярно вошла горничная — наперсница трагедии и субретка комедии, первая советчица и хранительница всех секретов.

— Как? Опять ты! — закричала актриса, превосходно разыгрывая дурное расположение духа. — Я ведь сказала, что хочу побыть одна, совершенно одна, чтобы спокойно заняться ролью. Из-за тебя я никогда ее не выучу! Из-за тебя, слышишь, Корнелия?

— Ах, боже мой! Тысячу раз виновата, — пролепетала субретка. — Я готова понести всю ответственность перед публикой, если вы не успеете выучить роль, но… один молодой человек так настоятельно просит позволения говорить с вами… И он такой хорошенький, что нет сил отказать ему.

— И как зовут твоего хорошенького молодого человека?

— Господин Эжен.

— Э-жен, — повторила актриса, лениво растягивая два слога этого имени. — Но это не имя.

— Напротив, сударыня, очень хорошее имя. Мне очень нравится имя Эжен.

— Уж не хочешь ли ты, чтобы я поддалась увлекающей тебя симпатии? Опиши хотя бы внешность твоего фаворита.

— О, да, конечно! Как я уже говорила, это премилый молодой человек, около пяти с половиной футов ростом, темноволосый, с карими глазами, черными усами и прекрасными белыми зубами. Он одет как статский, но я готова поспорить, что это офицер: у него в петличке красненькая ленточка.

— Эжен, брюнет, орден Почетного легиона… — проговорила Фернанда, вопрошая свою память. Затем она вновь обратилась к Корнелии: — А за этот год, что ты служишь у меня, видела ли ты этого прекрасного молодого человека?

— Никогда.

— Кто бы это мог быть? Эжен д’Эрвиль?

— О, нет, сударыня, это не он.

— Эжен Шастильо?

— Ах, нет!

— Эжен Кло-Рено?

— Нет, не он!

— В таком случае, моя милая, скажи этому господину, что меня нет дома.

— Как? Вы приказываете…

— Иди!

Фернанда произнесла последнее слово с таким достоинством трагедийной актрисы, что, как ни хотелось субретке вступиться за своего фаворита, ей пришлось уйти и исполнить столь жестокое повеление своей госпожи.

Корнелия ушла, и Фернанда с еще большей рассеянностью и скукой стала смотреть на свою рукопись, но не успела она прочесть и четырех строк, как дверь опять отворилась, и на пороге вновь возникла субретка.

— Ну! Опять ты!.. — воскликнула Фернанда, стараясь придать своему тону строгости, которой не было уже и в помине.

— Я, сударыня, — ответила Корнелия. — Ради бога, простите меня, но господин Эжен не хочет идти домой.

— Как не хочет?

— Да, он говорит, что вы непременно должны быть дома, потому что вы никогда не выезжаете так рано.

— Это правда, но по утрам я принимаю только самых близких знакомых.

— Он утверждает, что принадлежит к их числу.

— Ах, как мило! Дело принимает интересный оборот… Эжен, брюнет, орден Почетного легиона, один из моих близких знакомых… Уж не Эжен ли де Миремон?

— Нет, сударыня, этот гораздо лучше.

— Эжен д’Аркур?

— О, нет, этот несравненно лучше.

— Эжен д’Аржи?

— О, нет, определенно лучше.