Фрикет отправилась по дороге, которая вела к одному из самых больших военных лагерей — Камп-де-Мангье, — расположенному в пятистах или шестистах метрах от Маюнге. Дорога нисколько не напоминала то, что мы разумеем под этим словом, — это была скорее широкая просека, загроможденная повозками Лефебвра, которые все время вязли и застревали в песке. Юная француженка смогла хорошо рассмотреть эти столь популярные здесь средства передвижения, они не могли не вызывать насмешек, и в то же время глядеть на них было грустно: создатели их руководствовались, несомненно, благими намерениями, но ведь ими вымощена дорога в ад… Что же это такое — лодки или повозки? «И то и другое одновременно», — утверждали их конструкторы. «Ни то, ни другое», — говорил опыт и здравый смысл. Фрикет думала: «Вот так повозки!.. Путешествовать на них через заросли тропических лесов просто верх безрассудства! Они и полметра не проедут без остановки… Чтобы их использовать, необходимо сделать дороги».

Увы, девушке предстояло еще не раз удивляться на своем пути. Экспедиционный корпус не пробыл здесь и трех недель, а больных набралось уже великое множество. Несчастные заболели лихорадкой, с трудом передвигали ноги, исхудали и ссутулились, были страшно бледны. Сказывалась тяжесть похода, зной и нездоровая сырость климата. В больницы все время поступали совсем еще молоденькие солдаты, не выдержавшие здешней жизни и работ, которые следовало бы запретить европейцам. Вынести все это, пожалуй, смогли бы только наемники Иностранного легиона, крепкие мужчины, специально подготовленные и приученные к экстремальным условиям.

«Тот, кто ворошит землю, ворошит лихорадку», — гласит пословица, которая справедлива для любой тропической страны. А ведь французы ворошили землю, пренебрегая опасностью и вопреки требованиям элементарной осторожности. Делать было нечего, приходилось прокладывать дорогу, чтобы повозки Лефебвра могли проехать: а местные власти имели глупость обзавестись пятью тысячами этих повозок.

Идти по песчаной дороге, усеянной ямами и рытвинами, было нелегко. Фрикет решила взять чуть вправо. Теперь она шла среди чахлых и голых, как после налета саранчи, кустов. Жара стояла ужасная. Несмотря на выносливость, девушка обливалась потом.

Солдаты продвигались группами, вязли в песке, сгибаясь под тяжестью вещевых мешков, их гимнастерки были мокрыми от пота, лица горели.

«Как же так, — с досадой думала Фрикет. — Зачем их заставляют идти в самую жару? Глупость несусветная, хотят их убить, что ли?»

То и дело кто-то падал как подкошенный на песок и оставался неподвижно лежать до тех пор, пока двое его товарищей не оттаскивали приятеля с дороги в кусты, откуда несчастного забирали на повозку. И каждый раз пострадавшему помогала наша юная героиня. Она быстро расстегивала ему мундир, растирала грудь, заставляла понюхать ароматические соли и закрывала от солнца своим зонтиком, чуть не плача от жалости и негодования: «Во Франции у них остались матери! О бедняжки… вы окружали своих двадцатилетних сыновей нежными заботами, ограждая от простуд и сквозняков! Если б вы видели их теперь!»

Очнувшись от солнечного удара, солдат шептал слова благодарности и улыбался, видя склонившееся над ним прекрасное женское лицо, полное сострадания.

В конце концов Фрикет добралась до лагеря Мангье. В нем было тысячи три вооруженных людей. Некоторые из них расположились под грубыми, наспех сколоченными навесами, однако большинство солдат оставались без всякого укрытия под палящими лучами солнца.

В то же время здесь была дюжина превосходных лошадей, которые преспокойно жевали овес под крышей просторного загона, где у них были также отличные мягкие подстилки.

Фрикет посмотрела на людей, изнывавших от зноя, на лошадей, наслаждавшихся прохладой, и воскликнула:

— Как жаль, что для людей не существует закона Граммона!

Девушка решила обойти лагерь, ей не хотелось входить в него, она знала: там нет для нее места.