Он думал отогнуть язычок замка, но первой сдалась одна из дверных петель. Раздался звук, как будто лопнула струна, дверцу вывернуло из корпуса. Володя ухватился за нее и стал отгибать, приналег всем телом. Железо не выдержало и отвалилось.

Володя выгреб из ящика все содержимое и двумя ходками перенес в избу. Тут было теплее, да и печь через неплотно прикрытую дверцу давала какой-то свет.

В ящике хранились квитанции радиограмм, личные документы зимовщиков, пачка денег, листки со штатным расписанием и прочая дребедень вроде записей о расходе продуктов. Самой ценной находкой была топографическая карта, и он сразу сориентировал ее по месту.

Стена, у которой стояла его койка, выходила на север. Он уже проверял по звездам, когда было ясное небо, где север, а где юг. Что поделать, штурманская привычка! Нашел на карте остров Вайгач. Карандашом была сделана отметка местоположения станции — Володя сразу узнал этот заливчик. А вот и пролив Югорский Шар. Володя посмотрел на масштаб карты в правом нижнем углу. Далековато до пролива. Если идти вдоль берега, а не напрямую, неделя уйдет. Продукты можно взять с собой, а вот как греться? Ветер и пурга могут застать в любой момент — погода на Севере может измениться за десять минут. Только что было ясно — и вдруг налетает ветер, снег бьет в лицо, и видимость нулевая.

Володя со вздохом отложил карту и взялся за документы полярников. Все они были среднего возраста — почти одногодки его теперешнего, в чужом теле. А показались ему старше, потому как все носили бороды — теплее так, что ли? Впрочем, и у него борода отросла. Бритвенные приборы и зеркальце он тут не нашел.

На следующий день, вернее — время после сна, поскольку дня тут зимой не было, он запланировал пройти вдоль берега в другую сторону. К югу он уже ходил, видел там каменных истуканов и груду костей.

Утром затопил печь, плотно поел, закинул за спину карабин и подошел к обрыву — хотелось посмотреть на море. Он наклонил голову к береговой черте и застыл.

У берега стояло судно. Не очень большой пароход, скорее для каботажного плавания. Из-за расстояния, да еще под углом, прочитать его название на носу было невозможно.

Чтобы не маячить, Володя упал на снег. Черт, ему все равно, как называется судно. Вопрос в другом: название написано по-русски? Или это стоят немцы? Тогда еще не было моды писать на русских транспортах названия латиницей.

Он вглядывался до рези в глазах, но прочитать не смог. И сзади на флагштоке флаг висит, а не развевается, поскольку ветер стих. Цвета-то он красного — так и у немцев цвет флага тоже красный, только в центре его белый крут и свастика, а у нас — серп и молот, да и то не по центру, а в углу у древка.

По виду судно было гражданским. Если бы немецкое, то была бы подлодка или военный корабль. На таких окраска серая, вооружение видно. А этот на сухогруз похож, и никаких пушек.

Из трубы парохода повалил черный дым. Владимир понял, что в топку подбросили угля, поднимая в котлах пар, — пароходик явно собирался отчалить.

Володя испугался, что он снова останется один в этом ледяном безмолвии. Надо решаться.

Он свесил с обрыва ноги и съехал на пятой точке вниз — как в детстве с горки. Сразу смог прочитать надпись на скуле корабля — «С. Перовская». Ура, наши! Он едва не пустился в пляс, заорав:

— Эй!

На носу возник матрос в черном бушлате, но без нашивок.

— Ты кто такой, как здесь оказался?

— Зимовщик я, со станции. Ее немцы обстреляли, я один остался. Возьмите меня с собой, — скороговоркой выпалил Володя.