Ахнул первый взрыв, через несколько секунд — второй. Командир видел в перископ, как у бортов обеих целей взметнулся огонь. И вроде никто не заметил пенных следов от торпед — по ним стороннему наблюдателю можно было определить, откуда стреляла лодка и где ее позиция. И деться от этого следа некуда — торпеда тех лет имела паровой двигатель, вращавший винт.

Лодка осуществила циркуляцию на малом ходу — ведь подробных карт залива с указанием глубин у подводников не было. Помогла логика — крупнотоннажный рудовоз не поставят у мелководья, и лодка легла на грунт рядом с бортом судна.

Посмотреть в перископ на пожар и суматоху в порту не представлялось возможным.

После взрыва немцы как с цепи сорвались. Без всякой акустики было слышно, как на поверхности в разных направлениях сновали военные суда. Гражданский транспорт двигался медленно, шум от работы его винтов низкий. Военные же корабли имели значительную, по морским меркам, скорость, винты работали с большими оборотами, и звук от их работы был более высокий, особенно у торпедного катера, называемого самими немцами «шнелльботом».

Не обнаружив видимого противника, немцы решили отбомбиться в заливе глубоководными бомбами. Близкий взрыв такой бомбы мог повредить корпус лодки, привести к течи через уплотнения, сальники и клапаны.

Сначала раздался шлепок о воду глубинной бомбы, а через пару секунд — взрыв. По корпусу лодки как кувалдой ударили. Второй и последующие взрывы пошли уже дальше — немцы методично, как широким гребнем, тремя судами прочесывали залив. Взрывы слышались то дальше, то ближе.

— Во попали, как в осиное гнездо, — глядя в потолок, сказал Саша. — Мы-то отлежимся, но рано или поздно всплывать надо, отсеки вентилировать. К тому же немцы из залива могут несколько дней никого не выпускать. Что тогда?

— А тогда им Гитлер головы открутит. Сталеплавильные печи не погасишь, они должны работать, потому мы пролежим на грунте максимум день.

— Ого! Да мы задохнемся!

— Сдюжим.

Немцы бросали глубинные бомбы часа два. А потом то ли бомбы закончились, то ли устали, только бомбардировать залив они прекратили. Один из кораблей, вероятно сторожевик, стал прощупывать залив акустикой. Пройдет немного, заглушит машину и слушает. Потом передвинется на другое место, и все повторяется.

Командир подлодки объявил режим молчания. Чтобы не маяться, улеглись спать. Если боцман, акустик и другие специалисты несли вахты, то торпедистам делать было нечего. Торпед нет, сигнальщиками на ходовой мостик не поставят — лодка-то на глубине.

Улеглись в гамаки. Как говорится, солдат спит — служба идет. Еще неизвестно, что преподнесет завтрашний день.

Утром их разбудил грохот. Сначала подумали — опять немцы бомбят, но оказалось, что грузили рудовоз. Куски железной руды бились о борта трюма, о днище, как в барабан, — лодка была совсем рядом, и внутри нее сильно грохотало. Даже если бы сейчас немецкие акустики прослушивали этот район, они ничего бы не услышали.

Кок приготовил завтрак, сварив гречневую кашу с тушенкой — на берегу о такой пище мечтали. Во время войны летчиков и подводников старались кормить получше, хотя до прежних, довоенных, норм было далеко. И выпить давали, но вместо вина — по сто граммов водки.

Вот так, под неумолчный грохот руды сверху, позавтракали. Воздух в лодке был уже влажноватый и спертый.

Судя по часам, наверху, в порту, был в разгаре день. Ржавый рудовоз грузился и наверняка должен был к вечеру или ночью выйти из залива. Это был вариант и даже, возможно, единственный способ вырваться из залива под его прикрытием.