|
– Здравствуйте, батюшка. Священник видел, откуда я вышел, и догадался обо всем. Он печально вздохнул и спросил: – Как она? – Наташа? Пока нормально. – Это хорошо. Я хотел немного побеседовать с ней, успокоить. – Только не удивляйтесь, батюшка, но успокаивать девочку вам не придется, утешать тоже. Она неплохо справляется с этим самостоятельно. Отец Варфоломей кивнул: – Дети невинны, их души открыты Господу. Они чисты помыслами, им легче понять и принять. – Что принять? – неожиданно взвился я. – Смерть родителей, эту вечную тьму вокруг? За что они страдают, отче? Ведь дети ни в чем не виноваты… Ладно, мы взрослые, но дети… Почему они расплачиваются за грехи отцов? Священник посмотрел мне в глаза. – Ты хочешь узнать истину, сын мой? Не хочу тебя расстраивать, но я и сам ее не знаю. Возможно, тот, чьи помыслы всегда направлены на нас, решил, что мы должны пройти через тяжелые испытания. Нам остается только верить, что все это во благо рода человеческого. – Только верить? – вздрогнув, спросил я. – Вера, надежда, любовь. За этими тремя словами многое стоит. Когда-то мы забыли о них и жестоко поплатились. Я не хочу повторения прошлых ошибок. – Простите, но вы меня не убедили. – Конечно, – грустно произнес священник. – Я и не пытался тебя в чем-то убеждать. Ты сам все поймешь. Не сразу, постепенно. Вера, надежда и любовь займут свое место в твоей душе. Я криво усмехнулся: – Сейчас я верю только в себя, да и то не на все сто процентов. Что касается остального, не взыщите: любить мне некого, а надеяться не на что. Простите меня, батюшка. И ушел спать. Впереди тяжелая неделя. Глава 6 Ботвинник заявился утром, сразу после семи. Я уже проснулся и завтракал: давясь, доедал бутерброд, запивая его слабеньким чаем. Плотно поесть не хотелось. Желудок с утра отвергал даже мысль о пище, и этот несчастный бутерброд приходилось запихивать в рот чуть ли не ценой огромных волевых усилий и долгих уговоров самого себя. Надо, Саня, надо. Когда еще пошамать доведется? Вот почему я давился, но ел. Настроение было средней паршивости. Да никакое оно было, если сказать по-честному. Вчерашний день оставил тяжелый осадок в душе. Тоска до дури, до желания закатить истерику, вволю поорать, нажраться до свинского состояния, набить кому-нибудь рожу или застрелиться. Последняя идея показалась мне не лишенной привлекательности. Вложить ствол «пээма» в рот, спустить крючок. И тишина… Покой на веки вечные. Ничто тебя не колышет, никто не трогает. Лепота. Потом помотал башкой, отгоняя дурные мысли, но они, сволочи, никуда не разбежались. Остались здесь, со мной. Я сделал глоток и с грустью подумал, что не пить мне никогда чифиря, заваренного Антоном. Пусть горького, противного, но наведенного его руками. Эх, если бы все можно было переиграть, наплевать на приказ Генерала, поехать по старому маршруту, взять там хабар и спокойно вернуться живыми и здоровыми. И сам себя одернул: мечты, мечты. Какой в них толк, если они абсолютно нереальны и никогда не смогут воплотиться. – Приятного аппетита, – сказал гость. Я хмуро посмотрел на него, смахнул рукой крошки со столешницы. – Чай будешь? – Спасибо, не хочу. – Тогда садись, только в рот не смотри. – Боишься, что аппетит испорчу? – Ага. Боюсь. Ботвинник уселся напротив, как раз на место Игнатова. Оно все еще пустовало. Я вздохнул. Ничего не могу с собой поделать, непривычно видеть его опустевшим. Конечно, скоро сюда подселят кого-нибудь из обитателей Двадцатки, но некоторое время придется жить одному. Последнее, с учетом всех обстоятельств, лучше. Мы с Антохой не один пуд соли вместе съели. |
