– Если можно, в другой раз, – сказала она. – Я давно уже не готовилась.

– Если можно, отложим, – сказала она на следующий день. – Вы мне дали большую работу.

Грибов был не слишком наблюдателен в житейских делах, но упорное отнекивание Таси удивило его. Он стал присматриваться. Ему показалось, что девушка избегает его, старается не оставаться с ним наедине.

И с решительностью начальника, привыкшего распоряжаться, Грибов сказал Тасе:

– Проводите меня сегодня на почту, Тася. Если есть телеграмма из Москвы, я тут же напишу ответ.

Они вышли, когда уже темнело. Начинался синий зимний вечер. Над пухлыми сугробами по безоблачному небу плыл латунный месяц. Его ослепительная желтизна только подчеркивала синюю тьму. В лесу потрескивали сучья, скрипел снег под лыжами. Тишина, безлюдье – самая подходящая обстановка, чтобы выяснять отношения.

Но девушка, видимо, избегала объяснений. Она завладела лыжней и задала темп, Грибов с трудом поспевал за ней. Поравняться с ней и обойти по нетронутому снегу он не мог, приходилось идти сзади. Гонка продолжалась километров пять, почти до самой реки, но здесь они перекинулись несколькими словами, и разговор сам собой набрел на больную тему.

– Завтра вам придется помочь Катерине Васильевне, – сказал Грибов. – У нее сейчас двойная нагрузка, она и химик, и геолог.

– А почему она отстраняет Петра Ивановича? – спросила Тася.

– Вы же знаете Петра Ивановича Он милейший человек, но ненадежный, устанет и бросит на полпути. Да Катерина Васильевна и сама не хочет его нагружать. Любит его, вот и бережет.

– Не понимаю я такого чувства, – сказала Тася. – Любовь – это восхищение. А тут всего понемножку – кусочек привязанности, кусочек привычки, кусочек жалости.

– Вы, Тася, бессердечная. А если человек болен? Муж у вас заболеет, – вы его разлюбите?

– Если болен – не виноват. Но вы сказали «ненадежный» – это совсем другое.

Грибов поник головой. Тася говорила совсем не о Спицыне. Это он, Грибов, оказался ненадежным человеком в критические дни. И хотя потом он поправился, пошел со всеми в ногу, Тася запомнила: это тот, кто теряет равнение.

Грибов все понял и возмутился.

– А что особенного в Катерине Васильевне? – воскликнул он. – Женщина, как женщина, хороший работник. Не понимаю, чем ей гордиться перед Петром Ивановичем.

И Тася поняла, что речь идет о ней, отнюдь не о Спицыной.

– Ну и пусть, – сказала она упавшим голосом. – Сердцу не прикажешь. Оно тянется к самому лучшему… А если я не достойна, тем хуже для меня…

Они отвернулись в разные стороны, и обоим было горько, как будто произошло что-то непоправимое, порвалось надорванное, то, что еще можно было связать.

– Гордая вы, Тася, требуете слишком много.

Тася в отчаянии махнула рукой.

– Почта там, – показала она. – Идите через реку наискось, на те огни, что на холме. А мне на другой конец деревни. Прощайте.

Она скользнула по скату. Стоя наверху, Грибов следил, как удаляется плотная фигурка. Она таяла в сумраке, и сердце у Грибова щемило, как будто Тася уходила навсегда. Только сейчас она раскрылась для него. Подумать только: такая исполнительная, послушная, скромная, и такая требовательная! «Любовь – это восхищение», – сказала она. Да нет, это неверно. Разве любовь исчезает, как только любимый споткнется? Тасю надо переубедить, поспорить с ней. Но не смешно ли доказывать девушке, что она не должна разлюбить? «Сердцу не прикажешь.