Нас оставалось только трое…

Руки его безвольно свесились над оркестровой ямой. Бывший военный, покачиваясь во хмелю, с минуту стоял спиной к зрителю, затем медленно повернулся, сощурил глаза, словно отыскивая знакомых, позвал:

— Санька!.. Наточка!.. Тишина. Бросили отца, неблагодарные!..

Он смотрел на людей, сидевших в первых рядах, укоризненно покачивал головой, словно в чем–то обвиняя зрителей, надрывно, глухо бубнил:

— Бросили, забыли. А я помню. Все помню!.. И как горели березы, стонала земля — помню! А они… отца бросили.

В глубине сцены яркой голубой лентой тянулась река. У дебаркадера плескались волны, в стороне от пристани в лучах яркого солнца отливал золотом песчаный берег. Там, у лодки, возился человек.

— Санька!..

— Что тебе?.. — зазвенел чистый юношеский голосок. И тотчас на берегу появился юноша — стройный, с медно–рыжим лицом. Он держался от отца на приличном расстоянии и смотрел на него с недетской затаенной тревогой.

— Иди сюда, шельмец! Где шляешься, почему дома не живешь?..

— Пил бы поменьше!

— А-а!.. — закричал отец и швырнул в мальчика ведро.

Того и след простыл.

Денис повернулся к Самарину, шепнул ему на ухо:

— А ведь этот паренек–то — она, Мария!..

Самарин словно очнулся: «Да, конечно, это была она».

«Травести» — вспомнил оброненное ею однажды слово. Тоже — искусство. И, должно быть, немалое.

Селезнев, Денис и Андрей нетерпеливо ждали появления мальчика, но тот, прыгнув с берега куда–то вниз, исчез и больше не появлялся.

Мария появилась на сцене ещё в конце третьего действия. На этот раз она играла девушку; явилась перед тоскующим отцом под руку с молодым человеком, очевидно мужем. Она была необычайно хороша — грациозна, красива. Чуть заметной золотинкой искрились в лучах фонарей её волосы.

Самарину показалось, что Мария краем глаза взглянула в зал — на него, Андрея. Да, да, это несомненно. Андрей перехватил её взгляд.

— Благослови нас, папа. По русскому обычаю…

Отец поднялся, прислонился спиной к дереву. Теперь все видели его благородное, освещенное глубокой думой лицо.

Он подошел к Марии, взял её обеими руками за голову, долго смотрел в глаза. Потом отошел в сторону, смотрел на нее издали.

— А я тебе не отец.

Мария вздрогнула, подалась назад. К лицу подняла ладони, словно защищаясь от удара.

— И Санька мне не сын. Тебе он брат, а мне никто. И ты — никто, и он…

— Отец! — вскрикнула Мария. — Опомнись!.. В тебе говорит вино!..

— Нет, дочка. Вино я пью, это верно, но говорит во мне сердце. Я вырастил вас, воспитал, как бы мог воспитать родных детей. Все вам отдал — труд и заботы. Я был генерал, и вы гордились мною. Теперь я рыбак–любитель, завсегдатай пристани, потому как я люблю Волгу. Санька ушел в ремесленное училище, ты тоже бросила меня — уехала в другой город. Что ж, я желаю вам счастья. Вас не сужу. Но теперь вы взрослые и знайте правду: я вам не отец и никогда им не был. Я вернулся с фронта и в своей пустой квартире застал вашу мать умирающей. Она вывезла вас из Ленинграда, спасла вам жизнь, но сама умерла от чахотки. Я жил один, у меня никогда не было семьи, — принял вас, как детей. Позже узнал, что ваш родной отец жив, но он женился во второй раз и не захотел брать вас к себе. Если хотите повидать отца — поезжайте в Ленинград, он работает там директором…

— Папа! — вскричала Мария. — Папочка!..

С минуту девушка стояла в нерешительности, затем бросилась к генералу, обвила руками шею:

— Родной!.