В родильной палате играла негромкая, пульсирующая музыка. Стены (по крайней мере так ты запомнила) покрывали красные пятна. Среди пятен и музыки — вы с братом, потрясающе симметричные, точно параллели, создания из плоти и крови.

«И первое, — как часто любила повторять приемная мама, когда вы жили одной семьей, — и первое, — как любила повторять приемная мама, словно желала присвоить себе чудо неповторимой минуты, — что ты увидела, появившись на свет, не считая, конечно, воздуха, потолка, кровати и стула, — это был он, второй, твоя копия, с точно таким же премиленьким тельцем, будто в зеркале».

Вас достали из чана, как и других искусственников. Зато у тебя уже был брат, однояйцевый близнец, и твой изумленный взгляд отражался в его зрачках.

Вечер, когда ты заметила перемену, настал неделю спустя после того, как Ник не явился в район Канала поужинать, хотя вы с ним заранее условились, что случалось довольно нечасто. Усталая, словно выжатый лимон, после десятичасового рабочего дня, ты стояла у окна своей квартиры на семьдесят пятом этаже в Барстоу, глядя на город, раскинувшийся внизу: размытые цветные полосы реющего транспорта обрисовывали контуры высотных зданий под догорающим небом в ярко-зеленых и рыжих прожилках. Вот хищно, мощно сверкают индустриальные кварталы, а там роскошно катит искрящиеся томные воды Канал. За ними — темная лента городской стены: высота почти двести футов, глубина — в добрую милю, дальше чернеют лужицами засохшей крови гигантские свалки, а еще дальше, если сильно прищуриться, при желании можно, кажется, различить очень тусклые огни далекого Балтаказара, города-побратима.

Когда-то вы были близки, связаны тесными узами, а теперь — точно неприкаянные острова, обособленные планеты, летящие в разные стороны, каждый сам по себе и вполне доволен… Нет, это не праздный солипсизм, раз на него уже лег неверный отсвет правды. Города открестились от городов и заняты самопоглощением. Правительства раздробились на осколки осколков. Развлечения — порознь. Приключения — в одиночку.

Наблюдая, как ночь вторгается в город и гасит последние блики заходящего солнца на стекле и стали, ты ощутила Ника в темных прогалах между строениями: он был где-то там внизу, среди хаоса, что выглядел с высоты семьдесят пятого этажа здания Барстоу так методично, так рационально.

А что тут думать: еще одна битва с ветряными мельницами, какая-нибудь сомнительная афера от искусства, замешанная на неискренних улыбках и рукопожатиях. Со временем брат обязательно явится, потрепанный и удрученный, но готовый сражаться снова, продать еще немного себя — своего «Живого» творчества — и впутаться в очередную сделку с алчной галереей. И сомневаться нечего.

Да уж, чего сомневаться… Ты хорошо его знаешь. И даже привыкла к новому Нику: заморская одежда («Может, устроишься модным дизайнером?» — шутила ты) и эта игра в так называемого сленг-жокея как способ самовыражения, словно это могло помочь с торговлей голоискусством. Но даже он должен был сознавать — признавать, — что все сильнее отстает от желторотых выскочек и не сумеет их обойти. Ты, конечно, пыталась урезонить его согласиться на роль программиста вроде себя — и с охотой поделилась бы премудростями своей работы, — хотя бы на время, пока не оправится после того налета. Это дало бы ему возможность расквитаться с долгами, а он и тебе задолжал кое-что. Но брат ответил отказом: «Я же там изведусь от скуки, не помру (если бы!), а именно изведусь».

Потом ты прошла в ванную комнату, уставилась на допотопное зеркало, отбросила голограмму, и вот уже вас стало четверо: двое пристально смотрели в зеркало на двоих других. Нахмурив лоб, ты видела перед собою Ника. Он походил на тебя.