|
Но он сохранил свободу души и ясность поэтического сознания:
Я не приду к тебе... Не жди меня! Недаром, Едва потухло зарево зари, Всю ночь зурна звучит за Авлабаром, Всю ночь за банями поют сазандари. ..................................... Не ты ли там стоишь на кровле под чадрою В сияньи месячном? Не жди меня, не жди! Ночь слишком хороша, чтоб я провел с тобою Часы, когда душе простора нет в груди... Когда сама душа, сама душа не знает, Какой еще любви, каких еще чудес Просить или желать, но просит, но желает, Но молится пред образом небес, И чувствует, что уголок твой душен, Что не тебе моим моленьям отвечать... Не жди! Я в эту ночь к соблазнам равнодушен, Я в эту ночь к тебе не буду ревновать. Неизвестно, как отнеслась прекрасная грузинка к этому простодушно-нелюбезному обращению и чем она его объяснила; но для нас совершенно ясно, что главная причина тут была "Царь-девица" (см. начало статьи), которая напомнила о себе поэту своим отражением в ночном небе и не допустила его погружаться в омут "соблазнов" более, чем следовало. Как итог всего пережитого им на Кавказе, поэт вынес бодрое и ясное чувство духовной свободы. Душу к битвам житейским готовую Я за снежный несу перевал... Я Казбек миновал, я Крестовую Миновал, недалеко Дарьял. Слышу, Терека волны тревожные 172 В мутной пене по камням шумят; Колокольчик звенит и надежные Кони юношу к северу мчат. Выси гор, в облака погруженные, Расступитесь! Приволье станиц... Расстилаются степи зеленые... Я простору не вижу границ. И душа на простор вырывается Из-под власти кавказских громад... Колокольчик звенит - заливается, Кони юношу к северу мчат. .......................................... Все, что было обманом, изменою, Что лежало на мне словно цепь, Все исчезло из памяти - с пеною Горных рек, выбегающих в степь. Это чувство задушевного примирения, отнимающего у "житейских битв" их острый и мрачный, трагический характер, осталось у нашего поэта на всю жизнь и составляет преобладающий тон его поэзии. Очень чувствительный к отрицательной стороне жизни, к ее злобе и пустоте - он не сделался пессимистом, не впал в уныние, которое есть смертный грех не только для религии и философии, но также и для поэзии. В самые тяжелые минуты личной и общей скорби для него не закрывались "щели из мрака к свету". Мой ум подавлен был тоской, Мои глаза без слез горели; Над озером сплетались ели, Чернел камыш,- сквозили щели Из мрака к свету над водой, И много, много звезд мерцало; Но в сердце мне ночная мгла Холодной дрожью проникала, Мне виделось так мало, мало Лучей любви над бездной зла {25}. Но эти лучи никогда не погасали в его душе, они отняли злобу у его сатиры и позволили ему создать его оригинальное произведение "Кузнечик-Музыкант" {26}. Чтобы ярче представить сущность жизни, поэты иногда продолжают, так сказать, ее линии в ту или другую стороны. Так Дант вымотал человеческое зло в девяти грандиозных кругах своего ада. Полонский стянул и сжал обычное содержание человеческой жизни в тесный мирок насекомых. Данту пришлось над мрачною громадою своего ада воздвигнуть еще два огромные мира - очищающего огня и торжествующего света: Полонский мог вместить очищающий 173 и просветляющий моменты в тот же уголок поля и парка. Пустое существование, в котором все действительное мелко, а все высокое есть иллюзия существование человекообразных насекомых или насекомообразных людей,преобразуется, получает достоинство и красоту силою чистой любви и бескорыстной скорби. |
