Над одной фотографией Денисов опять задумался.

Говоров отправил кирпич на экспертизу, предупредив, что начинка у него, возможно, поопасней шамота, и обернулся к Денисову. Тот размышлял о чем-то.

— Через часок получим точные данные. Но я почему-то убежден, что кирпич настоящий.

— И по-моему, настоящий, — медленно сказал Денисов.

— В чем же тогда суть?

— Я вот над чем думаю, Аркадий Степанович. Нарушителей не три, а четыре. Двое отвлекают нас — Спиридонов и радист. Вальдис выполняет диверсионное задание. А четвертый — в тени. И он — руководитель группы!

— У тебя есть доказательства?

— Никаких, если иметь в виду твердые факты. Логика подсказывает мне этот вывод.

— Ты кого-нибудь подозреваешь?

— Да.

Денисов положил перед Говоровым снимок, который держал в руках. У Говорова глаза полезли на лоб от удивления, потом он рассмеялся.

— Ты с ума сошел, Михаил!

— Полностью в здравом уме.

— Тогда заболел неумеренной подозрительностью…

— А вот это и надо проверить.

— Какой помощи конкретно хочешь?

— Мы установили, что Спиридонов не мог приехать в Калининград на поезде. Надо взять фотографию Вальдиса и вот эту… и допытаться, могли ли изображенные тут люди прибыть сюда законным путем — на самолете, в поезде, в в рейсовых автобусах.

— Ладно, — сказал Говоров. — Чем еще могу помочь?

— Больше пока ничем. — Денисов встал, прошелся по кабинету.

Говоров впервые видел друга таким взволнованным.

— Решающий день! — воскликнул тот. — Понимаешь ли, Аркадий Степанович: решающий!

— И он тоже идет к концу, — заметил Говоров, поглядев в окно.

Зазвонил телефон. Говоров снял трубку.

— Тебя. — Он протянул трубку Денисову.

Помощник сообщил подполковнику, что «солист» опять заработал, передачу ведет из района разрушенного пивного завода.

Операция на трубе

В середине этого же, пятого дня на автобусной стоянке перед Южным вокзалом появился Слесаренко — изрядно навеселе. День был хмурый, туманный: то моросило, то дул сырой ветер с моря. Прохожие поднимали воротники, кутались в платки и кашне. А в душе у заведующего турбазой цвела весна.

Дело было в том, что Слесаренко, завершая летне-осенний туристский сезон, оформил сдачу в утиль девятнадцати пришедших в негодность матрацев. Их списали без нареканий. И даже пожурили: давным-давно, дескать, надо было списать подобное барахло. Слесаренко ликовал: из девятнадцати негодных матрацев одиннадцать принадлежали его семье и родственникам.

Удачную операцию Слесаренко отметил парой кружек у пивного киоска, сообразил «на троих» в забегаловке на Почтовой улице и уже собирался сесть в автобус, уходивший в Зеленоградск, когда в толпе, ожидавшей другой пригородный автобус, увидел Мартынова. Одного из тех двоих, с которыми выпивал ночью на турбазе.

Не раздумывая, Слесаренко кинулся к автобусу. Тот уже отходил, но заведующий успел схватиться за поручни. В переполненной машине ворчали женщины. Слесаренко нажал, чтобы влезть в автобус. На него тут же накинулись: здоровенный мужчина, мог бы и на подножке повисеть. Слесаренко притих, но ненадолго — на ходу руки стыли, легко было и на мостовой очутиться. После третьего мощного рывка толпа спрессовалась, в автобусе нашлось местечко и для Слесаренко. Дверка захлопнулась.

Слесаренко радостно вздохнул и осмотрелся: тут ли Мартынов?

Мартынов стоял спиной к Слесаренко у передней двери.