Сейчас время отлива, и обнажившиеся скалы причудливым образом напоминают сказочных животных, а морские птицы, садящиеся на поверхность рифов, придают им видимость движения.

Бара Караши разгуливает по выступающим скалам, не обращая внимания на мои призывы, и что-то высматривает в воде. Наконец он возвращается и бросает на палубу великолепную королевскую лангусту в желто-голубом панцире. Наше меню неожиданно пополняется, но мое сердце все же принадлежит луковому супу, спасенному Юсуфом. Лишения так же, как разлука с близкими, открывают нам глаза и заставляют ценить самые обыкновенные вещи.

Ветер неистовствует всю ночь. Слушая, как ревет море по ту сторону рифа, я благословляю небо, пославшее нам укрытие.

К утру начинается прилив, и, несмотря на сильный ветер, течение подталкивает судно к рифу. На борту все безмятежно спят, не тревожась о креплении, которое я обмотал цепью в тех местах, где трос может порваться от соприкосновения со скалой.

Вахтенный, поставленный на шлюпбалке, чтобы следить за переменой погоды, клюет носом. Я бужу его сердитым пинком. Верхушка рифа уже совсем придвинулась к правому борту и терпеливо ждет, когда уровень моря понизится, чтобы врезаться в обшивку. Между подводной частью судна и скалой остается не более полуметра. Какая сила заставила меня вовремя проснуться? Как ни странно, сам риф подал мне сигнал об опасности. Дело в том, что моя кровать находится по правому борту, и изголовье оказалось в метре от рифа. Сквозь чуткий сон я услышал тихий шум, напоминающий стук дождя по оконному стеклу, и немедленно проснулся. Этот звук знаком мне по другим стоянкам возле рифов, думаю, что его производят мадрепоровые полипы, составляющие живой покров всех подводных скал.

Матросы, разбуженные моими криками, хватаются за длинные шесты и багры и, оттолкнувшись от скалы, отводят судно на безопасное расстояние. Однако мы не можем больше оставаться в данном положении, поскольку течение движется параллельно рифу; удаляясь от прежнего места, мы рискуем налететь на другую скалу. Нечего и думать о том, чтобы выйти в открытое море под покровом тьмы. Поэтому я приказываю отдать якорь, несмотря на большую глубину. В самом деле, приходится размотать весь трос длиной в двести метров, прежде чем якорь достает до дна. Но лучше потерять якорь, чем получить пробоину.

На рассвете мои опасения подтверждаются: якорь зацепился за риф, и его невозможно вытащить никакой силой. Тогда мы запускаем двигатель, и судно описывает круг вокруг места, где застрял якорь. Во время этого маневра я упустил из вида корабельный винт; провисший трос попадает между лопастями винта и ахтерштевнем и выводит из строя двигатель.

Прощай якорь! Трос порвался, и судно оказалось беззащитным перед течением и ветром. Подвергать риску второй якорь, в то время как у нас их всего три, неразумно. В этих широтах нет ни одного порта, где судно может найти укрытие. Несчастные парусники скитаются вдоль берега, тщетно выискивая место для стоянки, подобно самолету, которому негде совершить посадку, и он кружится в небе, чтобы отсрочить неминуемую гибель.

Мы изготавливаем нечто вроде якоря, связав между собой разные плавучие предметы. Смычка якорной цепи удерживает под водой это странное приспособление, которое не останавливает, но замедляет продвижение судна, относимого течением. Быть может, удастся освободить винт до того, как мы выйдем из-за рифа.

Абди, незаменимый во всех критических ситуациях, бросается в воду с ножом в зубах. Ему потребовалось не менее трех часов, чтобы разрубить гордиев узел и освободить винт.