|
Приказал обоих связать, в обоз и с собой в путь-дорогу. Хотел сперва все же потрясти, вдруг что разведает про батькино золотишко, а потом еще лучше придумал — продать пленных тому же батьке за большие деньги. К Нестору Ивановичу атаман поехал говорить ровно по этому делу. «Чтобы волоса с головы англичанина не упало», — приказал есаулу, которого оставил вместо себя. «А барчука?» — спросил тот без любопытства, но по-деловому. Так обычно спрашивают дорогу туда, куда сильно торопятся, поэтому на политесы времени совсем нет. «В расход, — подтвердил предположение есаула атаман Лют. — Хотя погоди, пока я не ворочусь… Чай не обожрет за неделю». Прошла неделя, потом вторая. Есаул годил. Пленников не обижал и остальным не позволял, хотя ребятам хоть какое-никакое развлечение. Держали господ арестантов в баньке, заперев дверь на амбарный замок и выставив рядом часового. Арестанты пробовали поначалу бузить и подкапываться, получили от есаула за безобразия пару незлых, но чувствительных тычков «маузером» в челюсть и успокоились. А чего суетиться понапрасну? Банька крепкая, новая, а часовой, хоть частенько выпимши, — начеку и, если что, не промажет. Только поспешил бы атаман… Силушки уже нету сидеть сложа руки и от тоски биться в «дурака» на дутые «петлюровки» да «махновки»… Или, мож, таки кинуть все к чертям да пойти куда глаза глядят, в горы или степь, собрать таких же лихих молодцев… Э эх! Тоска! Такая тоска, что хоть волчарой вой! — Гляди-ка, есаул. Это кто же у нас тут такой за нежданный вечерний гость? Есаул отвлекся от семечек и мрачных дум. Ворота приоткрылись, и в образовавшуюся щель втиснулась улыбающаяся голова. Голова была в треухе, не слишком умытая, но чернобровая и белозубая — не то цыган, не то армянин, не то татарин — разве разберешь. — Синьоры господа товарищи анархисты? Позвольте представиться… Укротитель и престидижитатор Джакомо Леопарди к вашим услугам… Демонстрирую уникальнейший номер, у самого Труцци имевший три сезона колоссальный успех — дамы падали в обморок от восторгов, в Одессе Малевич умолял меня, стоя на коленях, звал к себе в антрепризу… Си, синьоры? — Ну? Не тяни… — Очкастый поднялся с завалинки. Потянулся к кобуре. Удивился, когда не обнаружил на себе портупеи. Еще больше удивился, вспомнив, что оставил ее в доме. Есаул отчетливо вдруг подумал, что, если кому-то понадобится, их тут всех до единого перережут как цыплят в курятнике. Надо бы выставить за ворота человечка для порядку. — Гляжу, у вас тут, синьоры товарищи господа, лошадок на свободном выпасе не наблюдается. Это хорошо… Это бене. Так мы тогда это… Войдем? — И, не дождавшись ответа, распахнул ворота шире. — Антре, Джульетта! Большая бурая медведица вошла во двор, позвякивая тоненькой и на вид совсем ненадежной цепочкой, другой конец которой был дважды намотан на запястье «укротителя и престидижитатора». Укротитель дернул за цепочку, поклонился. Медведица помотала башкой. — От расстрелов идет дым — то Махно спасает Крым, — запел визгливым, но не лишенным мелодичности голосом укротитель, прихлопывая в такт ладонями. Медведица печально покосилась в его сторону и… легла. Казачки заухмылялись, подтягиваясь поближе. — Не хочет плясать! Не уважает нас твой Топтыгин… — Уно моменто, синьоры анархисты. Айн момент! Синьор Леопарди стащил с головы треух с косо прикрепленной корниловской «адамовой головой», плюнул на нее, тщательно потер рукавом бушлата. Полюбовался результатом. Медведица следила за хозяином пристально и недобро. Незаметно для других укротитель вытянул из-за подпоротой подкладки треуха металлическую маленькую фигурку. |
