Внезапно Клавдия поняла, что она готова отказаться от возможности завести собственного ребенка, чтобы спасти этого маленького несчастного зараженного, который стоит здесь в окружении проводов, вероятно, не один десяток лет. Что, возможно, это самый верный и единственно возможный выход из ситуации. Решение крепло с каждой секундой, но до того, как она успела его высказать, ребенок застонал.

Звук стал настолько неожиданным, и в то же время простым и человеческим, что даже Ксеркс чуть опустил ствол рельсы. Клавдия повернулась и увидела, как ребенок тянет к ней маленькие ручонки. В его взгляде читалась мольба о помощи. Он тихонько стонал, прерывисто обрываясь на полузвуке.

Клавдия не выдержала, быстрыми шагами пересекла разделяющее их расстояние, опустилась на колени и обняла малыша. Даже сквозь броню она почувствовала, какая холодная у него кожа — не выше двадцати градусов. В этот момент он обнял её за шею маленькими ручками, прижимаясь всем телом. Его стоны превратились в щебет, похожий на прерывистое пение диковинной птицы. Он был нежным, жалостным и просящим, по крайней мере, так казалось Клавдии. Внезапный выстрел заставил её резко повернуть голову.

Она ещё успела увидеть, как падает Ксеркс, рядом с дымящимся пистолетом в вытянутой руке стоял Гектор. Его глаза были черными: местный разум как-то смог добраться до него даже без открытого соединения. Клавдия в страхе сильнее прижала к себе ребенка и почувствовала, что его ручки сильнее обнимают её.

Острая боль в плечах выгнула её дугой. Она посмотрела на ребенка и поняла, что его взгляд резко изменился, став холодным и хищным. Последнее, что она почувствовала, были тонкие, но чрезвычайно острые когти, раздирающие её позвоночник под пластинами хамелеоновой брони.

Глава 8

Оружейная

Отец Евстафий отдыхал, лежа на кушетке. Ему было приятно воображать, что он просто прилег, и браслеты на его руках и ногах лишь украшения, а не сковывающие наручники. Он давно потерял счет времени, но если бы кто-нибудь спросил, когда эта бездушная, говорящая уверенным спокойным голосом электронная тварь начала его пытать, он бы ответил, что целую вечность назад.

Встретившая их у парадных дверей голограмма представилась искусственным интеллектом научно-исследовательской станции, сокращенно Инной. Она сразу же разделила их с Онуфрием и поместила в разные комнаты, так что Евстафий даже не знал, жив ли тот. За много часов пытки он много раз слышал, что это делается для выявления угрозы с их стороны. Что, как только они расскажут всё, что интересует Инну, будут сразу же отпущены и им присвоят индивидуальный лабораторный номер, личный приоритет, и они смогут получить первую помощь, еду и одежду.

Евстафий сначала сопротивлялся. Это было сложно, потом стало очень сложно, а в конце — просто нереально. Его без зазрения совести душили, откачивая воздух из комнаты, топили в воде, чудовищно сдавливали, накачивая в комнату в разы больше атмосфер, чем возможно на Земле. Когда он думал, что все уже кончилось, это оказывалось новым началом. В распоряжении Инны было множество манипуляторов, электричество и набор знаний, собранный человечеством за долгую историю войн, интриг и конфликтов.

На определенном этапе Евстафий понял, что человек, будь он на месте Инны, каким бы жутким садистом, психопатом или просто больным ни был, давно устал бы: человеку требовались отдых и еда, нужны были перерывы. Машина гораздо страшнее: она ничего не чувствовала, не нуждалась в отдыхе, ей надо было лишь добиться цели.

В какой-то момент он понял, что начал говорить, осознал это не сразу, а когда пытки внезапно прекратились. Он говорил, а машина спрашивала. Спрашивала о том, что, казалось бы, совсем ни при чём: о погоде на поверхности, о том, какой сейчас день и год, о том, закончилась ли война и когда.