– Пошли, – махнул он Хару.

Они возвращались, перешагивая через трупы землян и троггов. Землян в переходах и на полу зала лежало значительно больше. Но ни одного живого трогга не было видно.

В боковых креслах центрального зала сидело человек пятнадцать измученных, избитых, растерзанных каторжников. Они напряженно глядели на проходящих мимо, но не вставали. Они были измождены.

Кеша шел впереди, он боялся заглядывать в глаза каторжникам. Он знал – они обречены. Восьмое Небо никогда и ничего не прощает. Их даже не убьют. Их бросят на такую работу, что они сдохнут за считанные дни, сдохнут в адских мучениях и будут в последние часы завидовать распятым.

Он все знал. Но забрать их с собой он не мог.

Стеноход спихнули вниз – там его курочили те, кто не сумел взобраться на верхние ярусы. Спускались на внутренней лебедке скафа. Кеша держал оборотня Хара за костяной пояс. Хар дрожал. Оборотни вообще почему‑то все время дрожали.

Когда они спустились, Кеша спросил:

– Королева не изменит своего слова?

– Почему она должна его менять? – не понял Хар.

– Загиду убили.

– Нет. Не изменит. А Загиду на самом деле убили. Мы не можем ему ничем помочь. Поздно.

– Ну и ладно, – как‑то повеселел Кеша. Он даже улыбнулся. – Не так уж непобедимы ваши трогги из спор. Как ты думаешь, приятель?

Хар промолчал, и Кеша так и не узнал, о чем он думает. К трапу они подошли окруженные молчаливой толпой. Бот висел там, где его и оставили. Внизу, прямо под ними и чуть поодаль, валялись обломки двух патрульных бронелетов. Бот расправился с ними самостоятельно.

– Молодец, – машинально похвалил его Кеша. – Так и держать.

Он не глядел на обреченных. Но один, Мотя Глушитель, вор из Сан‑Франциско, скрывавшийся на Трафогоре восемь лет, крикнул жалобно:

– Кеш, забери меня с собой! Ну чего тебе стоит!

Он узнал Булыгина даже в скафе. Позор! Кеша налился кровью. Он никогда не забудет каторги! Никогда не забудет родной зоны и этого жалобного голоска! Он тащит с собой проклятого оборотня, но не может взять ни одного из корешей. Проклятье!

Он молча шагнул на трап.

– Забери! Забери меня из этого ада‑а‑а!!! – неслось в спину.

Вон с Гиргеи! Вон! И нечего себя винить. Ему просто повезло. Он такой же, как и все они. Но ему повезло. А может, повезло им! Хватит пускать слезу, хватить ныть. Вон отсюда!

Он устроился в кресле. Оглянулся на Хара. И выкрикнул:

– Полный вперед! Курс – к капсуле! Давай, жми, друг!

Он отключил прозрачность, чтобы не видеть, как убегают врассыпную каторжники – снаружи сейчас жарко, бот будет раскаляться добела, а потом пойдет вверх. Пойдет на предельной скорости, прожигая перемычку за перемычкой, превращая в кипящий пар свинцовую океанскую жижу.

Прощай, проклятая каторга! Прощай, последнее пристанище смертников!

Прощай, подлая гадина Гиргея!!!

x x x

Гуг бил безжалостно и сильно. Это был не человек, а какой‑то мамонт. Его пудовые кулачищи не опускались. Иван уже устал уклоняться, нырять, уходить от ударов. Он умел их держать не хуже самого заправского профессионального боксера. Но сколько же можно – нос разбит, бровь в крови, ребра трещат, голова, того и гляди, расколется как грецкий орех. Нет, всему должна быть мера. Он ушел от прямого, присел и неожиданно резко саданул Гута головой в живот.

Тот качнулся, упал на свой огромный зад. Но тут же вскочил и ожившим паровым молотом набросился на Ивана.

– Я тебя прибью, сукин сын! – хрипел он. – За каждого прибью! Потом подниму за шкирку и еще раз прибью! Получай!

Дил все пытался их разнять, но ему тоже досталось крепко – Гуг засветил прямо под глаз, к распухшему, разбитому Таекой носу прибавился еще огромный синячище, вздувшийся прямо на виду у всех.