— О чем я и говорю, — сказал я, до крайности возмущенный их безразличием к судьбе моего друга; мне хотелось разгромить всю комнату, чтобы они, наконец, поняли, каково мне сейчас. — Вся эта ложь… если бы мы не солгали, ничего бы не случилось. Мы с Доминик уладили бы свои отношения, и люди бы знали о них. Нат Пепис остался бы сбоку припеку. Получается, что Джек в тюрьме лишь потому, что не хотел увидеть там меня. Он мой друг! — напирал я, еще не оправившись от потрясения: он пожертвовал всем, чтобы сохранить нашу дружбу. За прожитые два с половиной века я никогда более не встречался с такой самоотверженностью. Его поступок, с равным коему я никогда больше не сталкивался, тем не менее научил меня ценить дружбу. Он заставил меня поверить, что истинная преданность друзьям и нежелание предавать их так же важны, как любая черта характера. История, которую человек творит вместе с другом, их общее переживание жизни — удивительная вещь, которую так легко принести в жертву. Однако настоящие друзья встречаются редко; подчас те, кого мы считаем своим друзьями, на деле — просто люди, с которыми мы проводим много времени.

— Я подозревал, что между тобой и Доминик не все так просто, — сказал мистер Амбертон. — Замечал, как ты на нее смотришь. На сестер так не глядят, — пробурчал он, но я едва слушал его, ибо миссис Амбертон сказала такое, от чего я выпрямился и широко раскрыл глаза.

— Ну все равно она мне не нравилась, — сказала она, на секунду поймав мой взгляд и поняв, насколько я потрясен. — Нечего так смотреть на меня, Матье, — продолжала она. — Я говорю, что думаю. Мне всегда казалось, что в этой девушке есть что–то лживое. Мы помогли ей устроиться в жизни, дали крышу над головой ее братьям — о, я знаю, что ты не брат ей, но ты понимаешь, о чем я, — и чем она отплатила нам? Почти не заходит. Только из вежливости перемолвится со мной словечком на улице. Я–то понимаю, что ей всегда хотелось удрать.

— Миссис Амбертон, прошу вас, — запротестовал я.

— Нет уж, я выскажусь, — заявила она еще громче, заглушая мои слова и подняв руку, чтобы призвать меня к молчанию. — По–моему, она сама просто сидела и ничего не делала. Из того, что ты мне сказал, ясно, что она сама поощряла мистера Пеписа и его авансы.

— Он ее не интересовал, во всяком…

— Он–то, может, ею и не интересовался, раз собирался жениться на куда более родовитой девице, но у нее свои соображения. Я же вижу. А теперь заставила всю деревню из–за нее передраться…

— Ну не всю деревню, — сказал я.

— И, похоже, ей все это очень нравится. Нат Пепис полукалека, Джек Холби гниет в тюрьме, а ты… ну, я даже не знаю, что ты собираешься делать.

— Уехать, — тихо сказал я; помолчал, затем продолжил: — Я уеду — вот что я собираюсь сделать. Уеду отсюда и отправлюсь в Лондон, как и собирался. — Миссис Амбертон фыркнула и отвела взгляд, точно считала меня идиотом. — И Доминик тоже едет, — добавил я.

— Тогда тебе повезет, — сказала она, и я рассвирепел; я решил ранить ее, эту безобидную, великодушную женщину, от которой не видел ничего, кроме добра. Хотел причинить ей боль, потому что меня задело ее отношение к Доминик.

— И Тома я беру с собой, — сказал я.

Они оба изумленно уставились на меня. Миссис Амбертон схватилась за горло и ахнула, ее муж с беспокойством глянул на нее.

— Так нельзя, — сказала она.

— Надо.

— Почему надо?

— Потому что он мой брат! — заорал я. — А вы что думали? Вы считаете, что я брошу Тома? Я никогда этого не сделаю!

И тут она расплакалась, ее речь стала неразборчива, ее душили слезы.