— Он позволит тебе это сделать?

— Он позволит это сделать тебе, — ответил он. — Сорок фунтов — большие деньги.

— Хорошо, — кивнул я; мне хотелось покончить с этой историей, пусть и не выполнять сам план. Дружба — одно дело, но оказаться втянутым в преступление и, быть может, разлучиться с Доминик и Тома — совсем другое. — Где искать деньги?

Теперь он замолчал, понимая, что между нами настал момент истины. Все, что он заработал за свою жизнь, каждый пенни, что отложил, с двенадцати лет разгребая дерьмо и чистя лошадей, он сейчас отдаст в мои руки. Он доверится мне. У него не было выбора: либо это, либо он потеряет все.

— Они на крыше, — наконец сказал он, вздохнув, освободившись от своей тайны.

— На крыше? — переспросил я. — На крыше Клеткли–Хауса, ты хочешь сказать?

Он кивнул.

— Ты бывал там, правильно? — спросил он.

— Пару раз, — ответил я. Я знал, что в восточном крыле, где находились комнаты слуг, есть коридор, ведущий к окну, из которого можно выбраться на крышу. Между шифером и трубами была ровная площадка: я часто видел, как Мэри–Энн, Доминик и сам Джек лежали там, отдыхая в теньке.

— Когда вылезешь туда, — сказал Джек, — повернешься направо и увидишь настил, что ведет к водостоку. Подними его, загляни внутрь и увидишь шкатулку. Там я их храню. Никто об этом не знает, Мэтти. Это мой тайник. Они там в безопасности. Я всегда считал, что не могу доверять никому в доме. Кроме тебя теперь. Вот и все. И не говори никому, ты меня слышишь?

— Хорошо, — сказал я, прикрыв глаза и медленно кивая. — Хорошо. Я тебя понял.

— Я могу доверять тебе, Мэтти, скажи?

— Да.

— Это все, что у меня есть. Скажи мне, что я могу тебе верить. — Он просунул руку сквозь решетку и крепко сжал мое запястье. — Скажи, — прошептал он, и глаза его сузились от злости и беспомощности.

— Ты можешь мне верить, Джек, — сказал я. — Обещаю. Я вытащу тебя отсюда.

Предать друга. Признать, что ты не можешь спасти человека, решив, что лучше спасать свою шкуру, — вот дилемма с которой я столкнулся. Нат Пепис сидел перед входной дверью под зонтиком, защищавшим его от солнечных лучей. Он смотрел, как я иду к конюшням, и голова его слегка качнулась в задумчивости или от приступа боли, когда я проходил мимо. Я развернулся и направился прямо к этому человеку, из–за которого возникло столько неприятностей. Рот у него был стянут проволокой, лицо переливалось всеми цветами радуги, выглядел он действительно ужасно. Я понимал, что бо́льшая часть его ран — просто синяки и ссадины, которые бесследно заживут, но все равно вид у него был довольно плачевный.

— Как вы? — спросил я, прежде чем успел сообразить, что он не может мне ответить. Он что–то промычал, голова дернулась, и я решил, что он хочет, чтобы я исчез. Я пожал плечами — он меня уже не заботил — и пошел своей дорогой, слыша за спиной его неистовое бормотание. Я не знал, то ли он пытается позвать меня, то ли проклинает.

Доминик сидела возле кухни и лущила горох. Услышав шаги, она коротко посмотрела на меня. Я сел на землю с нею рядом и принялся задумчиво перебирать гальку, размышляя, кто из нас заговорит первым, и думаем ли мы об одном и том же.

— Ну так? — в итоге спросила она. — Ты видел его?

— Да.

— И?

— Что — и? — спросил я, раздраженно посмотрев на нее. Волосы у нее были собраны в узел на затылке, а платье с низким вырезом подчеркивало белизну ее шеи. Я вздохнул, злясь на себя, и отбросил камешки.

— И о чем же вы разговаривали? — настойчиво спросила она.

— Ну, он очень встревожен, — признался.